Ян Жнівень - Лучший друг

Вдоль берегов ее тянулись сотни метров мусора, титановых обшивок довоенной техники, десятки палаток с боеприпасами, давно отжившими свое, и еще больше бочек с ядерным топливом, которые жадно поглощала река. И самым страшным на поверхности этой реки, словно вишенки на торте, были энергоемкие пластины – выброшенные магазины лазерных пулеметов. Даже консистенция Всеволодки, что можно было оценить по плавающим на ней огромным черным птицам, рвущим глотки от каждого шороха, стала похожа на просроченный йогурт. Один страх было смотреть на тысячи тонн воды, за пару лет ставшие могилой для любого не одаренного сверхчеловеческими качествами смертного. Масла в огонь добавляло то, что Всеволодка была рекой извилистой, длинной. На пути она не раз показывалась с разных сторон, оголяя всю свою жуткую натуру, в которой не осталось и проблеска ее былой красоты.

Что же касалось огромных могил, торчащих из земли, которые называли некогда небоскребами, «подсолнухами градостроительства», то это, наоборот, было что-то мощное и несгибаемое, со временем становившееся все слабее и слабее. Подобно реке Всеволодке, небоскребы все стремились к какой-то густой консистенции, далекой от понятия «твердый». Рыхлые стены, опутанные виноградником, треснувшие стеклопакеты, линии сверхбыстрого интернета, закрутившие огромных исполинов, словно паутина, – все это было большой частью мрака, заменившего собой бывший город Менск. И так же, как и на Всеволодке, была вишенка на торте – кроваво-оранжевый вихревый диск над городом, который образовали спутанные с ядовитыми испарениями облака, которых доселе путники никогда не видели. Этот вихревый диск был подобен следу от разорвавшейся в атмосфере ядерной бомбы. Огромный грязно-оранжевый глаз, под которым медленно открывался второй – солнце.

Еще Егор любил сравнить небоскребы с муравейниками. Внутри гноились трупы людей, а снаружи них, из-за обилия выпадающего содержимого зданий, творился жуткий хаос. Нагромождения из посуды, мебели и техники, длинные лианы из проводов, создававших некий каркас для города, – это было главным страхом Егора. Страхом, который он, как и брат, назвал Пригород.

– Коротаешь дни, лишь бы не работать? – спросил обеспокоенный Ваня, дергая затвор пистолета.

– Нет, мне все нравится в работе, – отвечал Женя, чистя узи.

– Тогда зачем ты идешь со мной?

– Потому что ты не хрен с горы, Ваня, – не выдержал Женя и посмотрел на него со злой нежностью. – Ты – великий человек. Я твердил тебе это с первых дней нашей встречи, и эти слова останутся на устах даже в моей могиле, помяни мое слово! – он направил палец в сторону Вани и поджал губы. – Мы выбьем дерьмо из этих ублюдков, а я устрою тебя на работу. Мы найдем деньги и купим лекарства. Я же интегратор, у меня есть связи!

– Братан, – Ваня не выдержал и расплакался. По его щекам точно текли слезы счастья, но в глазах Женя все еще видел ту беспросветную мглу, что опутывала его.

Холодная тайга. Она сжирала его все быстрее. На теле его уже начали набухать лимфоузлы. Его регулярно скручивало, от чего он проводил в туалете больше времени, чем за его пределами. Глаза впали, волосы вдруг местами поседели, пусть они и были недлинными, ногти начали слоиться, к его жуткой болезни присоединились еще пару, отчего теперь Женя запрещал ему жить у себя в доме с остальными чахоточными. Ваня стал подобен чахнущему цветку, в котором Женя безостановочно пытался искать признаки жизни, но тот лишь отводил глаза, говоря, что все хорошо.

Спустя пару дней, как в городе были объявлены в розыск убийцы преступников из камеры 31, Женя стал чаще захаживать к Ване. Тот стал чувствовать себя менее болезненно, подавал признаки счастья и даже восторга. Взяв отпуск, Женя регулярно занимался вопросом лекарства. Городской врач, Назар Осипович, ни в какую не хотел ему давать сыворотки и таблетки по той лишь причине, что Рей именно в это время начал строгую регламентацию медикаментов. Требовалась огромная сумма, чтобы теперь можно было их выкупить у него.

Проблема лекарства стала самым главным камнем преткновения в жизни Жени. Порой ему казалось, что Ваня смирился. Он все так же писал стихи на закате жизни, отдавал честь погибшим при обороне города и вывешивал хвалебные оды, но еще три года назад его окрестили «лжеписателем» и «сквернословом клецкой поэзии», так что теперь его лишь регулярно гоняла полиция города, ударяя тяжелыми дубинами по покрывшейся оспинами спине.

Спустя неделю после убийства бывших сокамерников Ваня, жаргон которого не мешал ему писать красивую поэзию, вдруг поместил в углу комнаты крючковатый кусок железной арматуры. Висел он там, как сам Ваня утверждал, в качестве постамента его отчаяния, но приводить в дело его он не собирался. «Помогает рифме», – говорил он с улыбкой на лице.

Женя зашел в комнату, пропитанную терпким запахом пуэра, и глянул в угол потолка. Сердце его защемило, но Ваня осек его, по привычке своей пригласив за стол.

– Помнишь Санька, – сказал Ваня, как бы утверждая, ведь в том, что Женя его помнит, сомнений быть не могло. – Славный парень. Было нас пять, а теперь двое.

– Ага. Когда было… – Женя прикрыл нос от жуткого запаха мочи, который ударил его прямо под дых. – Санек съел эту хрень из подвала. Бедняга весь обблевался, а мы ржали стояли.

Они оба рассмеялись и выпил по глотку чая.

– Ну оно и сейчас смешно, не находишь? Вероятно, это последнее, что греет душу, так что не поминаем лихом, – воодушевленно сказал Ваня.

– Да, прямо как он и говорил перед смертью. Помню, когда нашел его изрезанное шрамами тело в овраге, в голове всплыла его фраза о том, что о мертвом либо хорошо, либо никак.

– Он просил, чтобы его кремировали… – вспомнил Ваня вдруг, уведя разговор из непринужденно-тревожного в тоскливое, ностальгическое русло. – Его даже не похоронили. Вдумайся, всего пять административных, – начал Ваня серьезно и с упреком в голосе, ведь когда заходила речь о Саньке и несправедливости, в которую его повергли, у того сносило крышу, – а его уже лишают бесплатного надгробия и места в гребаной печи! Саныч просто хотел стать прахом, а тут такое.

– Его последний стих был о ветре, который разносит тело усопшего по зеленым полям. Полям страны, в которой нет двух одинаковых, – Женя остановился и посмотрел пустым взглядом на изрезанный стол.

В ту минуту он словил себя на мысли, сколько же нервов было вокруг, сколько переживаний и боли. Когда он в очередной раз поминал погибшего друга, ему казалось, что он будет вечность вариться в этой безысходности. Стихи старого друга они перечитали уже сотни раз, обговорили всю несправедливость, что с ним случилась, а с каждым разом эти темы словно становились все больнее и больнее, так и не подходя к логическому завершению. Лишь тоска в нем оставалась, а ведь друг просил их не поминать лихом. И они каждый раз все чаще и чаще ворошили это гнездо. Именно поэтому Женя остановился и замолчал. Ваня заметил это странное положение друга и хлопнул его по плечу.