Дмитрий Котенко - Дериват

– Мы обязаны сохранить свою человечность, насколько бы высока ни была цена, – можно сказать, Бэа и Крео смотрели одним организмом на монументальное коронование хвостатого принца. – Мы будем бороться за нее, спасая бедных от голода и искореняя неравенство, вырывая осиротевших детей из рук убивающего одиночества и вселяя в них надежду и добро. Мы будем сражаться за нее у трибун синклитных поединков, за письменными столами современников, будем непреклонны перед любым, кто попытается обманом снести нас с пути. По морю мы проложим путь бедствующим жертвам бесчинств южных зон, обеспечим прибывающих кровом, заботой и образованием.

В глазах львенка уже читалась нетленная в нити отведенного ему времени неприязнь к предрассудкам о различиях в родовых принадлежностях: даже когда зверек станет крепким, смелым, сильным, как его отец, львом, ему будет безразлично, если у кого-то будут черные, как смоль, перья или носорожьи клювы, пятачок с парой клыков и копытами или стройная мангустовая осанка, как у часового, – для него все будут едиными братьями и сестрами, и он никого не даст в обиду. Или же Крео Спри так безрассудно заигрался с сюжетом мультипликационной небылицы, преломленной поверх реального львенка перед ним, что иного будущего, отличного от анимационно-фантастического, он бы не пожелал своему новому четвероногому другу.

– Нам нельзя сдаваться. – В зеркальном отражении глаз Ханаомэ Кид солнце окончательно встало. – Ну а если мы потерпим поражение…

К вымышленному примату, выдуманному призраку, охраняющему львенка от его младенческой неуклюжести, подошла мама детеныша: она набралась-таки сил и, невзирая на истому титанических родовых страданий, была рядом с сыном, как и его отец. Лев до последнего боролся с наступающей тьмой: он гордился за свое крохотное, но уже бесстрашное продолжение. Отец и сын встретились взглядами.

–… тогда флотилия космических первооткрывателей, что отважно несет знамя нашего рода, признанного быть мудрым и великим, откроет фронтиры новых миров для процветания в них человеческого рода.

Лев пустил слезу в зрительном диалоге с сыном, и его веки навсегда опустились: король пустынной саванны мертв, да здравствует король пустынной саванны!

Спри вспомнил и это. Цикл жизни что есть детской мочи зарычал на всю округу.

Под бетонными сводами ржавая гидротурбина отживает последние столетия. Безжизненный веер лопастей давно перестал обмахивать электрогенератор, расположившийся по соседству: их казавшаяся несломленной связка по преобразованию энергии водного потока в электрическую теперь не смогла бы пропустить по стальным жилам цепи и жалкой мухи. Стоит легкому дуновению чуть коснуться лопасти агрегата, стройное тело ротора тут же надломится, как поясничные позвонки гимнаста от непосильной массы, а на месте рухнувшего привода клубы пыли испариной накроют эту ванну раскисшего металлолома. Так же и частицы магнитного поля, застряв на овальном корте черного аккреционного диска, притупленно ожидают, когда же поверхность дорожки избороздит раскаливающий диск конькобежец.

Проходит год, десятилетия, века, миллионы лет, но с магнитным полем ничего не происходит. Его нереализуемая индукция – как самые быстрые лыжи у спортсмена, ожидающего зиму в тропическом солнцепеке. Его напарника гравитация давно утащила в пучину квантовой непостижимости. Бессердечие, с которой сингулярность так распоряжается с установленными столетиями узами, не оставила надежды магнитному полю на сколь угодно возможное воссоединение.

Но тут случается чудо.

Спиралевидные потоки, по которым черная дыра похищала газ, приходят в вихревое движение, а вместе с ними и сама звезда. С минуты на минуту, с светового года на световой год должная зажечься рождественской елью она принимается крутиться по своей оси. И тогда магнитное поле, почувствовав знакомые признаки своего, казалось бы, вычерченного из пространства партнера, перерождается в уже не скорбящего об утрате вдовца, а в перерожденного стоика – в электрическое поле. Неудержимые потоки воды обрушиваются на лопасти гидротурбины, ее почувствовавшая прикосновение жизни сталь ничто не останавливает – она вдувает энергию в бледное тело генератора. Динамо-машина вновь питает светом все вокруг. Звезда загорается – ее ионизированный газ неожиданно фонтанирует выбросами двух джетов.

Замаскированная под невинную русалку плутовка, тихо молящая о вспомоществовании при виде озирающихся странников космического океана, оказывается мифологической нереидой. Потухшая Звезда оказывается Квазаром.

Мужчина отхлебнул немного воды, затем поставил стакан на верхнюю стойку трибуны и стал выжидать. Сквозь слегка опущенные очки глаза закостенелого политика, разменявшие пятый десяток созерцания самых вопиющих жизненных неурядиц, утихомиривали волны в сосуде, пока качка вовсе не угасла. Нахмуренные брови были несменной частью его облика: не менее постоянны, чем строгий темно-синий костюм.

Он выдал короткий разогревающий кашель и, ухватившись за бортики трибуны, вернулся в зрительное противоборство с недремлющим оппонентом:

– Возвращаясь к беспрепятственному транзиту. – Не взирая на усталость, отважный муж, взваливший на себя ответственность выступать рупором независимости северо-западной всегломерации в переговорных процессах, продолжал подмечать не относящиеся к делу посторонние мелочи. Так, к примеру, его внимание на долю секунды захватила гетерохромия оппонирующего чиновника из Осевого Полиса: два взаимно сообщающихся оптических сосуда походили на мензурки, где разных цветов реагенты пускали в глаза смотрящему пыль эмоционального шифрования. Но мудрость неисчисляемых лет, в течении которых не одна директивна была пробита через неподатливые ярусы Синклита, преподносила Сэллэлайну Адамсу любого – даже самого хладнокровного – дуэлянта на хирургическом блюдечке с распахнутым брюхом переживаний. Сэллэлайн, будучи уполномоченным верховным переговорным комиссаром, по долгу службы не мог не видеть все насквозь: даже бетонная стена, за которой оградившийся центральный дом представителей Земного Объединенного Полиса организовывал кулуарные козни против любого проявления полисной самодостаточности, никогда не казалась настолько транспарентной. Сэллэлайн Адамс был настоящим рентгеновским излучателем: он разоблачал каждый учуянный схрон недомолвок в подпольной изнанке государственной системы сдержек и противовесов. Однако ему хватало ума не разбалтывать кому ни попадя свои поразительно точные умозаключения. – Так вот. Ни одному мне известно, что режим сквозного перемещения между северо-западной всегломерацией и юго-западной всегломерацией помимо того, что способствует самому показательному на Земле процветанию пяти свобод – в частности, культурной, – так еще и обеспечивает юг нашего великого края здоровой конкуренцией на рынке труда. Люди обоих краевых образований с успехом находят применение своим квалификациям: адаптивность трудовой политики искоренила понятие структурной безработицы, а ее гибкость свела до каких-то жалких двадцати пяти дней циклы фрикционной безработицы. Самое главное – уже третье поколение сросшихся столетиями назад этносов образовало неразрывные синкретические общности. Это целые семьи, для которых пересечение всегломерационных границ не менее примитивно, чем перешагивание порога дома. Для этих людей сместились горизонты территориального регулирования на несколько сотен миль вперед, – тут верховный переговорный комиссар Адамс, до этого из-под бровей смотрящий на когорту делегатов Осевого Полиса, плавным переходом адресовал свой взгляд Топ Моулу, специальному полисному скауту, выбранному центральным домом в Бордо в качестве переговорного лица в вопросах выхода Мэго из Земного Объединенного Полиса. – Поэтому вопрос об ограничении транзита сразу всех пяти свобод с юго-западной всегломерацией – высшая форма пренебрежения человеческого уюта и самореализации.