Вадим Кучеренко - Нежить

Но Доможил дождю позволил капать…

Лесному духу снова повезло.

Глаза омыв и память растревожив,

Был домовой радушно-суетлив.

Так долго жил он, сам себя стреножив,

Что, путы сняв, внезапно стал болтлив.

– Так Никодим, ты баешь, жив и здрав

И старика не позабыл доселе?

Тебя ко мне направив, был он прав.

Эй, молодцы, сегодня быть веселью!

Он оглянулся – спутники его,

Всегда во всем натурой злой ведомы,

Не скрыв неодобренья своего

Вновь крысами метнулись в щели дома.

И злобный писк окрестность огласил,

Из темных нор глаза вдруг засверкали –

Традиции нарушил Доможил,

И домовые в слободе восстали.

– Ужо я вас! – им старец пригрозил. -

Не сметь перечить, бесово отродье!

Моей руке еще достанет сил

Вернуть вам разум вопреки природе!

Но явно Доможил сконфужен был.

Сказал бы кто – и сам бы не поверил,

Что домовой о вековой вражде забыл

И лешему себя и дом свой вверил.

Он – дух домашний, леший – дух лесной.

Ведут собака с волком смертный бой.

И каждый платит дорогой ценой

За право быть всегда самим собой.

Чем дольше – тем сильней сомненье.

И Доможил уже себя бранил,

Что домовых испытывал терпенье,

Когда их с лешим помирить решил.

Был Доможил как ветер переменчив.

Бунт напугал его; он лешего винил,

Что тот своею лестью беззастенчивой

На безрассудство старика подбил.

Гордыня только старцу и мешала

Отречься от недавних клятв своих.

Дай леший повод – и пиши пропало:

Не миновать ему расправы домовых.

Но Афанасий был наивен, но не глуп.

Он видел все и вскоре догадался,

Что с виду лишь старик кряжист как дуб –

Внутри трухляв… Но страху не поддался.

– Спасибо, дедушка, тебе на добром слове, -

Сказал с улыбкой, – только не взыщи –

Не время пировать; расслышь тревогу в зове

И помоги мне – ведуна сыщи!

– А что искать, живет он недалече, -

Махнул устало Доможил рукой. –

Меж нами договор: он наших лечит,

Мы от людей его храним покой.

Так просто вышло; даже гром не грянул,

И леший не пустился в буйный пляс.

Но пошатнулся он, как будто пьяный,

И побледнел – ответ его потряс.

Не будь собой так занят Доможил –

Растерянность бы лешего отметил

И уж тогда дотошно расспросил…

Но не в себе он был и лишь заметил:

– Тот видишь дом? Тропинку в лебеде?

Дойдешь по ней, но солнца жди восхода.

Затем стучи, когда в большой беде…

И возвращайся к своему народу!

– Спасибо, дедушка! – и леший поклонился. -

Обидел чем – прошу меня простить…

Но домовой, сердито пискнув, скрылся –

Лишь хвост мелькнул, – не дав договорить.

А Афанасий будто потерялся –

То в небо он смотрел, то вкруг себя.

Он прежде даже черта не боялся,

Но к ведуну шел, страха не тая:

Тот был обижен нежитью когда-то,

И пожелай сейчас он отомстить,

То не было бы лучше кандидата…

(Как лешему себе да не польстить?!)

Чесал в затылке Афанасий долго,

Вздыхал и маялся, кляня весь белый свет.

Но пересилило в нем все же чувство долга,

И он пошел… Уж близился рассвет.

Недаром леший мести опасался –

Инстинкт и раньше выручал его, –

Он на заклятии безвременья попался.

Не позабыл ведун, как видно, ничего…

Вся слобода – домишек семь иль восемь,

Но леший шел и шел – и все не мог дойти.

Давно уже сменила лето осень…

Был тяжек каждый шаг в конце его пути!

Безвременье… Однажды время вдруг

Перестает струиться в бесконечность

И, искривившись, образует круг,

Где миг один как будто длится вечность.

Заклятие всесильно – смерть сама

Отступит, утомившись ожиданием.

И можно запросто тогда сойти с ума,

Коль колдовским не обладаешь знанием.

…Века он брел, от ужаса немея.

Но солнце лишь взошло за лешего спиной,

Он на крыльце стоял, в дверь постучать не смея…

– Входи же, – вдруг услышал, – гость лесной!

Мир нежити во многом схож с людским.

Недаром ведь веками рядом жили!

Нельзя равнять его с укладом городским,

Но торжищем и бесы дорожили.

Четыре раза в год, а то бывает чаще,

Все сходятся на берегу реки,

И обитатели полей, озер и чащи

Несут на торг с добром своим мешки.

Распродается леший здесь грибами,

Пшеницу с рук сбывает полевой,

Русалки завлекают жемчугами,

Губастыми сомами – водяной.

Кикиморы льняным торгуют платьем,

Лопасты – лотосом с заброшенных болот,

А ведьмы старые – отварами с заклятьем,

Порою спутав с отворотом приворот.

Бурлит толпа, как дьявольский напиток.

Обмана нет в помине, все честны:

Попробуй не продать себе в убыток,

Коль мысли – не слова! – твои слышны.

Но так бывает, что испорчена порода.

А старый леший с лет младых узнал,

Как мысли скрыть лихие от народа

И без труда нажить изрядный капитал.

Однако прежде как бы ни ловчил,

Лишь тумаками вволю и разжился.

Как будто вору кто наворожил,

И он навек с удачей раздружился.

Но с Афанасием иначе вышло дело,

Пусть и года уж Прошкины не те…

На торжище он шел, и все в нем пело –

Он был уже на полпути к мечте.

Считал себя старик завзятым вором,

И если у кого украсть решил –

То он и крал, не маясь приговором

Несуществующей, как верил он, души…

За Прошкою гурьбой бежали зайцы,

Послушные дуде в руках его.

Он так гудел, что взмокли даже пальцы,

Не слыша фальши от усердья своего.

Дуда замолкла – зайцев не собрать,

Ищи-свищи затем их по лесам…

Но день и ночь без отдыха играть

Под силу разве старым лешакам?!

Еще беда – был зайцам не сезон,

И, кроме Прошки, все об этом знали.

Им до зимы – еда, прогулки, сон,

Жирком тела чтоб мерно заплывали.

К зиме, глядишь, товар в большой цене…

Но ждать всю осень леший мог едва ли.

Привиделось такое бы во сне –

И зайцы бы недолго жировали…

Перевалило солнце уж зенит.

Собрало торжище со всей округи нежить.

Порою смех вдруг чей-то прозвенит,

Но чаще уханье чужое ухо нежит.

Довольны все, особенно купцы,

Что позабыты свары и раздоры.

Закон жесток, и даже храбрецы

Предпочитают драке разговоры.

А Никодим любил поговорить.

В дни торжищ полевой с утра уж весел –

Ведро он браги мог уговорить

И сотню спеть степных раздольных песен.

Но перед этим меж рядов ходил,

Что приглянулось, покупал без торга.

И тем же вечером шутовкам все дарил,

Убытков не считая к их восторгу.

Таков он был: чудак из чудаков,

Кикимор одиноких сновиденье,

Лопастам друг. И только стариков