Вадим Кучеренко - Нежить

У полевого – снова перебор.

О чувстве меры позабыл в азарте

Вошедший в раж недальновидный вор.

То, в деле шулерском большой знаток,

Смеялся он без видимой причины,

Коль удавался баламут или липок,

Или тащил он из колоды клины.

То леший начинал сердиться вдруг,

И бормоча, что полевой все перепутал,

С наколкой карту вырывал из рук,

Чем окончательно игру и счет запутал.

Все видел Никодим и понимал,

Но шулеру ни словом не перечил.

В свои он сети Прошку завлекал,

Чтоб тот навек запомнил этот вечер.

– Играем просто так, как будто дети,

Без интереса мне скучна игра, -

Смешав все карты, полевой заметил. –

Айда на боковую до утра!

– На кон я ставлю зайца! Чем ответишь? -

Немедля старый леший закричал.

– Ты, леший, верно, в праведники метишь?

На мелочишку я играть устал!

И Никодим, как будто ненароком,

Алмаз заветный Прошке показал.

У нежити тот звался Черта Оком,

И равного никто ему не знал.

– Я против зайцев ставлю свой алмаз.

Он стоит втрое, ну да черт с тобою,

Сыграем на него мы только раз –

Играю не с тобой я, а с судьбою!

У Прошки голова пошла вдруг кругом –

О Черта Оке вор любой мечтал.

Кто им владел – мог дьяволу стать другом,

На прочих с колокольни бы чихал.

– Идет, – он прохрипел. – Чур, без обмана!

Но полевой надежно спрятал взгляд.

Поля дышали запахом дурмана,

Вдыхал и старый леший сладкий яд.

Луна, и ночь, и бешеное зелье…

Весь мир струился и куда-то плыл.

Алмаз был лешего единственною целью,

И Никодим легко колоду подменил.

Он с ног на голову все в ней переиначил:

Шестерка превратилась вдруг в туза.

Теперь привычная для лешего раздача

Ему бы принесла немало зла.

Заклятья проще нет; не будь так одурманен,

Его бы сразу леший раскусил.

Но карты видя, как в густом тумане,

Он своего обмана плод вкусил.

Все вышло так, как Никодим задумал,

И в прикупе к тузу десятка вдруг пришла.

Перечить старый леший было вздумал…

Но благодать к нему с небес сошла.

Он прослезился, в воровстве признался

И клятву дал не врать, не воровать.

Язык во рту о зубы заплетался,

И Прошка до утра решил поспать.

Дурман-трава свою сыграла роль,

И старый леший с зайцами простился.

А Никодим, как истинный король,

К вассалам с тронной речью обратился.

– Жалею вас, жалею ваши ноги,

Но мы к утру должны домой дойти,

Преодолеть усталость и дороги,

Чтоб старый вор не смог вас вновь найти.

В родном лесу вам каждый куст подмога,

Овраг любой вас от беды спасет.

Вы, спрятавшись, подкормитесь немного,

А там и Афанасий к вам придет!

Не плачь, Малышка, не пыхти, Обжора,

Обманывать какой мне интерес?! -

И, дудку отложив, – не разбудить бы вора! –

Повел он зайцев за собой в родимый лес.

– Входи смелее, гость нежданный!

И Афанасий в дом вошел,

Помедлив чуть. Был голос странный,

Из преисподней будто шел…

Снаружи дом дышал на ладан,

Казалось, ветер дунь – снесет.

Внутри увидел – анфилада

Пустынных комнат вдаль идет;

Не обойти их и в недели.

Повсюду пауки в углах

В сетях серебряных воссели,

И эхо бродит в потолках.

Нетопырей полет бесшумный

Картину эту дополнял…

Отшельник жил здесь иль безумный?

Судьбину Афанасий клял.

Не склеп могильный, не пещера,

И не острог, и не изба…

Какой изгоя мерить мерой?

Дом ведуна – его судьба.

Вновь Афанасий огляделся,

Но не увидел никого;

Куда-то даже голос делся…

И леший крикнул: «Ого-го!»

Но поперхнулся криком сразу.

Из сумрака его ожгли,

Стеснив дыхание, два глаза –

Как будто факелы зажгли.

Был дряхл ведун – живые мощи,

Но все ж огромен, как медведь.

Подумал леший: «Тощий-тощий,

А в ухо даст – убьет же ведь!»

– Куда уж мне, – был голос тих,

Как будто тьма сама шептала. –

Когда-то был Силантий лих,

Но старцу драться не пристало.

Себя как удержать от мысли?

К такому леший не привык.

В своем лесу вольготно мыслил,

А говорить почти отвык.

Но с ведуном будь начеку,

Моргнет – и поминайте духа:

Потом всю жизнь кричи «кукареку»

Иль выпью на болоте бухай глухо.

Известна лешим лишь простая ворожба –

Проникли знахари в глубины колдовства.

Дала им силы лютая борьба,

Что нежить некогда лишила божества.

Пусть нежитью забыта Та Война,

Но страх невольный в памяти остался.

Предав забвению заслуги ведуна,

Ту боль запомнили, что он лечить пытался.

Не потому ль изгнали ведуна?

Как рядом жить, скрывая ужас, вечность…

Довольно, что кровавая луна

Карает их за прошлую беспечность!

– Не голова, а улей диких пчел…

Не можешь мыслить – говори толково! -

Услышал леший? По губам прочел?

Рой мыслей обуздало слово.

Он рассказал, а кое-что домыслил,

Что лешего вдруг в город привело;

Злодейства водяного перечислил,

И как ему дорогу всю везло.

Ведун не перебил его ни разу.

Молчал и слушал. Слушал и молчал…

За ним исподтишка безбровым глазом

С тревогой тайной леший наблюдал.

Но вот он смолк, и пот отер со лба.

Тень на стене движенье повторила.

«Туманна наша, друг, с тобой судьба», -

Она безмолвно будто говорила.

– Все повторяется, – услышал леший вдруг. -

Проклятие над нежитью витает.

Оно лишь совершило новый круг,

И сам себя в пяту змий вновь кусает.

– Лесной я дух, – промолвил леший робко, -

И для меня слова твои темны.

От них мне только тягостно и знобко.

Мы, лешие, не очень-то умны!

– Жила бы нежить в мире меж собой,

Когда бы не страдала головой.

И миром правили бы леший, водяной…

Доступно излагаю, дух лесной?

Ведун сурово на него воззрился,

И леший, вздрогнув, второпях кивнул.

– Но, видно, шибко человек молился,

И разум ваш пропал или заснул.

Любя вас приютила мать-земля,

Ее вы чада, а отец – природа.

Когда-то реки, рощи и поля

Кишмя кишели вашего народа.

И лишь затем пришел к вам человек.

Но не сказал, зачем он и откуда,

И что он поселился здесь навек…

Для вас он просто гость был ниоткуда.

Почти бессмертны духи, в этом дело.

Но человек, в короткой жизни спешной,

В порочное вселенный наспех тело,

Забыл, что светит дух во тьме кромешной.

Из праха он. Что может понимать?!

И, заносив до дыр чужое платье,

Он принуждает мачехой стать мать,

Уже на душу наложив заклятье.

Природы выродок, изгой,

Не смевший прежде даже пикнуть,

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».