Андрей Умин - Искусство падения

Нас приветствовали серый обвалившийся козырек над коричневой железной дверью подъезда с налипшими обрывками объявлений и черные кучи снега, подтаявшие вблизи подвальных проемов, в каждом из которых грелось по несколько кошек.

– Ты представляешь, – сказала Ирина, – я ведь здесь еще не была.

– Я думал, Матвей живет здесь всю свою жизнь.

– Вот и я о том же.

Мы вошли внутрь и поднялись на нужный этаж, попутно облаянные маленькой злобной собакой и осужденные взглядом ее крупной толстой хозяйки. Из открытого на одном этаже лестничного окна дул свежий морозный воздух, заглушая привычную жаркую духоту зимнего отопления. Горящая днем лампочка пятого этажа освещала дверь Матвея со всеми вставленными в нее и повешенными на ручку рекламными проспектами. Судя по всему, хозяин действительно не появлялся. Если висящие объявления можно было не трогать, то агрессивно торчащие из дверной щели бумажки с рекламой обязательно выпали бы при открытии. Чтобы не привлекать лишнее внимание соседей, я взглядом показал Ирине, мол, видишь, о чем я тебе говорил. Неподвижностью и молчанием она ответила: «Это ничего не меняет, мне все равно неприятно здесь находиться, хоть я и понимаю свой социальный долг помочь в сложившейся ситуации». А возможно, она ничего и не отвечала.

Ключ в двери повернулся, она немного скрипнула и открылась, попутно усеяв этаж приветственным конфетти из разлетевшихся разноцветных флаеров, выпавших из щелей. Пока девушка нерешительно всматривалась в темноту квартиры, я собрал весь бумажный мусор и подтолкнул ее ближе к порогу.

– Ау, есть кто дома? – спросил я, стараясь направить весь звук только вперед, но он предательски разнесся эхом в подъезде.

Ответа не последовало, и я спешно вошел внутрь, галантно придерживая Ирину то ли из страха войти первым, то ли не давая ей убежать. Нащупав входной выключатель света, я зажег все лампочки и закрыл дверь, для надежности повернув запор внутреннего замка. Коридор встречал меня в том же оставленном три месяца назад виде, вся мебельная стенка прихожей покрылась пылью, из открытых комнатных дверей на нас мрачно смотрели неподвижные задернутые шторы. Я посадил Ирину на тумбу у самого входа, чтобы сняла грязную обувь, сам поступил так же, и мы пошли разведывать кухню и комнаты. Самое страшное в жизни – это чувство ожидания чего-то плохого, пугающее нас в разыгравшемся воображении самыми жуткими образами, хотя, если даже они сбудутся, мы отреагируем не так судорожно, как в предвкушающих их мыслях. Я боялся увидеть все, что только возможно, что за сотни лет эволюции нарисовала нам поэзия, музыка и кино, но увидел просто пустую квартиру со спертым воздухом, потому что открывать на несколько месяцев окно, да еще и зимой – плохая идея. Давящий полумрак и неловкая тишина развеялись со звуком распахнувшихся штор, когда Ирина аккуратно развела их в стороны. Вместе с их шуршанием комната налилась светом и разогнала страх. Я медленно подошел к девушке, чтобы не испугать, и предложил в будущем включать только свет вместо такого резкого изменения экспозиции в квартире, в которой до выяснения обстоятельств лучше ничего не менять.

– Вот блин, – заговорщицки прошептала она. – Я как-то не подумала.

– Ничего страшного… Ну вот, смотри, как живет твой двоюродный брат.

Не считая толстого слоя пыли, с которой уехавший человек ничего не может поделать, в квартире царили идеальный порядок и чистота, позволяющие сложить хорошее впечатление о хозяине таким внезапным гостям, как мы. И вот Ирина стояла посреди квартиры и не могла ни к чему придраться. В этом была и моя заслуга – так редко получается ничего не испортить.

– Конечно, побольше моей, – протянула она. – И район неплохой. Когда-нибудь я тоже заработаю на такую квартиру.

По моим ощущениям, девушка была ровесницей тридцатилетнего Матвея или на несколько лет младше. Я слушал, что она говорит, позволяя молчаливой сестре друга выплеснуть накопившиеся с утра эмоции.

– А это фотография из Африки? – указала она на изображение папуасов в рамке, стоящее на коридорном трюмо. – Не знала, что он даже там побывал.

Она увлеченно ходила по комнатам, словно открывая для себя мир родного человека, пока имелась возможность. Учитывая полное отсутствие общения между ними, второго шанса могло и не быть. Я тоже растерянно озирался в надежде увидеть записку или лежащую не на своем месте вещь.

– Надо же, весь холодильник в магнитах, буквально весь, – сказала Ирина и принялась внимательнее разглядывать изображения и надписи на них.

В этот момент я понял, что мог бы чаще проведывать квартиру Матвея, чтобы позаботиться о некоторых вещах во время его кругосветки. Внутри холодильника, наверное, все поросло снегом и льдом – морозным отблеском долгой, надоевшей зимы. Впрочем, проверять это уже не хотелось, появились проблемы и поважнее. В пустой убранной квартире с разложенными по местам вещами легко было заметить полное отсутствие записок или тайных знаков. Втянув руку в рукав куртки, я принялся открывать ящики тумбочек и шкафов через ткань, чтобы не оставлять свои отпечатки. Не до конца осознавая смысл подпольной скрытности, я не мог поступать иначе, войдя в раж детективного поведения и практически стал копаться в грязном белье, с той лишь разницей, что все белье в квартире Матвея было кристально чистым. Ящики с одеждой особого интереса не вызывали, а вот у письменного стола пришлось повозиться – внутри оказалось много бумаг. Я подвинул поближе стул, касаясь его руками через рукав, и присел, сразу почувствовав жар в теле под толстым слоем зимней одежды. Хотелось раздеться и спать, но, естественно, не в этом месте. Над письменным столом висел постер группы The Doors с обнаженным до пояса Джимом Моррисоном. То была любимая группа Матвея, а погибший в двадцать семь лет ее вокалист был идолом целого поколения и символом девиза: «Живи быстро, умри молодым». Я еще сильнее испугался за друга, стараясь удерживать страх где-то внутри желудка, не выпуская его на свободу, затем встряхнул головой и отвлекся от постера на стене. Было слышно, как Ирина с энтузиазмом шуршала на кухне, делясь вслух эмоциями, обрывки которых долетали до комнаты.

– В квартире, которую я снимаю, такие же шторы, – говорила она.

– Так сколько, говоришь, вы знакомы? – спрашивала она.

– Ха-ха, Матвей коллекционирует спичечные коробки со всего света! – восклицала она.

Пытаясь унять нервную дрожь в кончиках пальцев и расслабиться, чтобы меньше потеть в теплой куртке, я перебирал бумаги из ящика его письменного стола. Большинство из них были оттисками статей, которые я уже видел, но с карандашными исправлениями и комментариями Матвея, совершенно незнакомыми для меня. То были его сокровенные чувства и размышления, не годящиеся для массовых публикаций. Я водил глазами по строкам и будто погружался во внутренний мир друга. Многое из наших статей его отвращало, но собственное мнение по этому поводу казалось парню настолько диким, что он не решался делиться с кем-либо сокровенными чаяниями и просто писал это, как говорится, в ящик, освобождался от засевших в душе эмоций, выплескивал энергию в пустоту. Я перебирал одну бумагу за другой, погруженный в живое сознание друга, явственно представшее передо мной, но не находил главного – ключа или скрытого сообщения. Я так и не узнал, куда подевался Матвей. С кончиков моих волос на затылке медленно капал за шиворот пот, но раздеваться, оставляя тем самым еще больше следов, не хотелось. Медленно поднявшись из-за стола и поставив стул на прежнее место, я принялся бесшумно бродить по квартире, как призрак потерянного прошлого и неизвестного будущего. Апатия и родившийся из нее страх стремительно сводили с ума. Казалось, что сейчас в закрытую дверь ворвется полиция и арестует нас с Ириной за похищение или убийство. За девушку я особенно не волновался, но вот собственное сердце колотилось все чаще. Захотелось вдохнуть свежий воздух, но открывать окна было опасно. Захотелось побежать, но скрипеть старым полом было страшно. Я взял себя в руки и решил поскорее избавиться от этого захватившего меня в заложники бесконечного дня, с каждой минутой замедляющего свой ход, чтобы не закончиться никогда. Словно узник в его непробиваемых стенах я ощущал подлинное бессилие, не в силах вырваться за пределы пространства-времени, закапывающих меня в одном маленьком дне. Я страшился повторить судьбу бедолаги Джойса и застрять в этих сутках на целое десятилетие, судьбу, высасывающую лучшие годы и убивающую все живое внутри человека.