Сергей Новичков - Ингерманланд

– Здорово, Буреляйло! – нарушил затянувшееся молчание мерзкий сосед. Василию очень нравилось произносить фамилию Степана Матвеевича, делал это с припевом на «ляй», тем самым фамилия для него начинало отдавать какой-то цыганщиной, вокруг начинало пахнуть водкой, слышался пьяный женский смех, и хотелось пуститься в пляс и начинать творить глупости. Впрочем, умными поступками, как и мыслями, Вася не блистал с детства. Его даже за это изредка в этом юном возрасте родители стращали спецшколой для умственно отсталых, и немного чаще лупцевали сотоварищи. Коротко, Вася был дурак, но в отличие от большинства дураков он не притворялся умным, и потому слыл неплохим парнем, нравился некапризным женщинам и не вызывал раздражения у большинства мужчин.

Кстати, вот Вам и совет, мой уважаемый читатель. Если Вы чувствуете, что сваляли дурака – поменьше умничайте. Ведь все, что Вы дальше скажете, будет лишь умножением Вашей нечаянной дурости. Однако, давая этот совет, я безусловно уверен, что он Вам вряд ли понадобится. Ведь дураков из Вас – считанные единицы, хотя бы лишь потому что Вы взяли на себя труд читать этот текст.

– Жену позови. – насупился Степан Матвеевич.

– Так холост я, Степа. – приоткрывая пошире дверь и улыбку осклабился Вася.

Нет, всё-таки скотина. Скотина и есть.

– Дурака не валяй! Давай зови её.

– Покинула, так сказать, гнездо? Нет её у меня. – Растопырив руки и раскрывая настежь дверь, не выказывая особой печали по этому поводу, сказал Василий.

– А где же она?

– Ну, точно не у меня. Ты, это, давай заходи. У меня тут и выпить есть, и пожрать ещё осталось. – сказал он проталкивая в глотку содержимое своего рта.

Вася настойчиво стал затягивать Степана Матвеевича к себе в квартиру. Тот, будто загипнотизированный пошел вслед за хозяином.

Бедный Степан, увлекаемый в омут Васькиной квартиры, уже не сопротивлялся потоку соседской бестактности.

– Садись – дотащив до кухни, указал на табурет Василий

В кухне не наблюдалось обычного холостяцкого беспорядка, наоборот, из сушилки выглядывали намытые до блеска чашки, кастрюльки, тарелки. На ручке духового шкафа висели сохнущие, аккуратно сложенные фартук и полотенце. Все это не вписывалось в представление Степана Матвеевича о соседе.

– Заходила твоя женка с утра – сходу начал Василий, только Степан Матвеевич примостился на табурете.

– Сам её не видел, Светлана открыла.

– Какая Светлана? – на автомате уже спросил Степан.

– Ну, ты знаешь, из 97 квартиры, у нее еще муж военный. Так, вторую неделю пропадает. Так, я её жалею, в смысле Светлану. В смысле, пока тот в отъезде.

– Мою жену тоже жалел?

– Жалел, жалел, а как же её не жалеть? Ты, вон цельный день пропадаешь. Её и порадовать некому. А бабе, что надо? Чтоб жалели. Ты пей, пей, давай что ли за баб! Чтоб их!

И Степан Матвеевич начал пить. Пил он самозабвенно, вначале у Василия, а потом, когда у Василия все кончилось, в том числе и терпение, и тот не выдержав такого глубокого погружения в бездну спиртосодержащего, оттранспортировал осиротевшего соседа к нему, дома.

Первым, нападению был подвергнут обильный бар. В баре находилось так много бутылок, аппетитных бутылочек, пузатых графинчиков, глиняных сосудиков, скопленных за длинную трезвую семейную жизнь, что всего этого богатства хватило более чем на неделю.

Через неделю, не смотря на настойчивые, увещевающие, а порой и угрожающие звонки со службы он продолжал пить. Степан Матвеевич оказался запойным. Он перестал страдать по покинувшей его жене, можно сказать, что наступило некоторое просветление. Все мысли его стали по-настоящему глубоки и не сиюминутны, теперь они были устремлены в сторону пития и миросозерцания. Деньги в доме еще оставались, и его стремительную пошатывающуюся фигуру можно было заметить на маршруте дом-ларёк и обратно. Через месяц пришлось перейти на менее дорогие напитки. Мебель и всякая домашняя дребедень вначале тоненьким ручейком, затем и бурной порожистой речкой стали утекать из квартиры. Звонки с работы почти прекратились, и даже сосед Василий стал шарахаться от него при случайной встрече. Все это нисколько не смущало Степана.

При редких, случайных звонках с работы он ликующе хохотал в трубку, должно быть, выражая тем самым все свое отношение к суетности этого мира и презрение к звонившим. При не менее редких встречах с соседями по парадной он ускорял шаг и старался укрыться за собственной дверью как можно быстрее.

Один раз он уже был обруган «алкашом» и «бомжарой» не узнавшим его соседом, и был пинком выставлен на улицу, где ему пришлось просидеть до темноты, настолько преобразился его внешний облик. Да, и внутренняя составляющая поменялась. От солидного, некогда представительного Степана Матвеевича Буреляйло остался какой-то мелкий пшик. Весь он как-то иссох, сгорбился. Взгляд из ясного и уверенного, стал бегающим, беззащитно-заискивающим. В речи появились, совсем не свойственные ему в прошлой жизни, просительные интонации и взялись, черт знает откуда, мерзкие уменьшительные суффиксы. Заглянет он в магазин, и начнет робко так просить, чуть ли не канючить, водочки с хлебушком, и вот той вот колбаски лежалой, серенькой. Обхамят его там, охранник всего, как девку общупает, чтоб значит не спер чего. Опустился совсем Степан Матвеевич, другим человеком сделался. Прячась от соседей на загаженной детской площадке, он мерз в игрушечном домике, выглядывая оттуда опасаясь ментов, как должно быть выглядывал кум Тыква, в страхе перед сеньором Помидором и поминутно прикладывался к флакончику с настойкой боярышника, к которой успел пристраститься, и ставил он теперь этот напиток выше остальных прочих.

Мимо площадки прогуливались редкие прохожие. На качелях какая-то мамаша уже с пол-часа раскачивала упитанного карапуза. Старухи на лавочке кормили неопрятных голубей, которые с каким-то восточным акцентом, видимо впитавшем его от чернявых дворников и прочих следящих за чистотой двора служащих, ругались на свой манер.

Вдруг Степана Матвеевича кто-то окликнул. Он в испуге обернулся, чуть не пролив на себя боярышник уже поднесенный ко рту. Перед ним стояла его бывшая сослуживица, и с ужасом смотрела на то, что когда-то было Степаном Матвеевичем Буреляйло.

– Степан Матвеевич, вы ли это? – взгляд женщины источал жалость.

– Я. Я, Зинаида Викентьевна – с трудом вспомнив ее отчество, и спешно, будто боясь что отберут, отхлебывая из фуфырика ответил Степан.

Зинаида Викентьевна слегка поморщилась, глядя на сократившийся уровень жидкости в банке, однако не дала волю своим эмоциям и продолжила.

– Как я вас понимаю, Степан Матвеевич! Столько работы, столько сил впустую.