Виталий Конеев - Я, Иосиф Прекрасный

– Под Августа, – бормотнул Тиберий.

Его раздражение не утихало в душе.

– Да. Я помню. Я это забыть не могу… Когда я был прокуратором, я всё хотел делать на пользу евреям. Но этот проклятый фарисей Аристобул возмущал против меня народ. Он харкнул в меня, прокуратора. И хотя фарисей стоял далеко, но видимо ваш Бог или ветер… да, конечно, ветер подхватил харчок и бросил его мне под ноги. За такое государственное преступление любой прокуратор отправил бы фарисея на крест, а я молча пошёл дальше. А что творилось в моей душе… – вельможа шумно хмыкнул носом. – Только одни оскорбления от вас и поношения.

Тиберий смахнул с лица слёзы и, подставляя своё очищенное тело для умащения свежим маслом, смешанным с благоухающим мирром, указал пальцем на раба.

– Вы думаете: он раб? Нет. Он римский гражданин, банкир, богатый человек. Фемистокол был рабом, прослышал о том, что я всюду творю добро. Бросился на улице ко мне в ноги, умоляя меня выкупить его у злого хозяина. Я купил. Он показал себя скромным. Я дал ему свободу. А так как Фемистокол знал цифры, я сделал его банкиром. Физический труд презирается в Италии. А Фемистокол, как милость просит у меня разрешения умащать моё тело. Потому что помнит мою доброту.

– А каково твоё состояние? – спросил Элиазар.

– Неплохое, – уклончиво ответил уже успокоенный всадник, он скупо улыбнулся и заговорил: – Оно позволяет мне жить на широкую ногу, заботиться о своих друзьях, о клиентах. Да, у иных – клиенты ходят в рванье, голодные. А мои клиенты сытые, хорошо одетые.

– И много их у тебя? – вновь спросил Элиазар, чтобы поддержать светский разговор.

– Полторы тысячи. Наслышанные о моей доброте римляне просятся в мою клиентуру. Но не могу же я содержать весь Рим на свои деньги. Приходится отказывать.

– Всё равно, Тиберий, – с укором в голосе сказал Элиазар, – ты ведёшь греховную жизнь. На том свете тебя ждёт геенна огненная.

– Хм… Я верю только в олимпийских богов. А после смерти я предстану перед Юпитером. Буду вкушать амброзию вместе с Аполлоном и Венерой.

И Тиберий чмокнул губами, мечтательно глядя в потолок комнаты, где были красочные фрески, передававшие жизнь на Олимпе. Откуда ему лукаво улыбалась Венера, делавшая торопливый жест рукой, чтобы прикрыть, передний, без единого волоска, значит, ощипанный, срам. Или наоборот, богиня указывала на него шаловливой рукой, на что-то намекая…

Элиазар глянул вверх и торопливо опустил голову. Смотреть было некуда в комнате, так как все стены и потолок были украшены греховными изображениями. Везде взгляды евреев натыкались на разврат. Фемистокол неслучайно поставил на стол банки и горшки с маслами. Сами по себе сосуды были дорогими, так как на их боках были тонкие высокохудожественные изображения житейских сцен.

Элиазар с трудом удержал возмущённый крик, когда посмотрел на банки, увидел картину. Голый юноша сидел с поднятым вверх фаллосом, а девушка торопливо опускалась на него, садилась. Тут же рядом другой юноша подносил свой фаллос к заднему месту стоявшей на четвереньках красотке.

– Это что, у вас в Риме все сосуды такие? – хриплым голосом в полной растерянности спросил Элиазар.

– Нет. Есть и с аморальными изображениями.

– А какие ещё могут быть аморальные?

– Поживёшь в Риме, увидишь.

На умащённого драгоценными маслами вельможу рабы надели тогу, надели на его пальцы перстни, а на шею Тиберия повесили золотые знаки государственных наград. Он повёл послов в свой кабинет, там указал на кресла, а сам долго и молча ходил по комнате.

– Помогать я вам не буду. Знаю. Вы приехали по поводу тех несчастных… Но меня ждёт в Остии военная галера, чтобы отвезти в Сирию.

– Тиберий, ты еврей, – с укором в голосе сказал Элиазар.

Всадник протестующим жестом остановил его.

– Нет! Я – эллин и горжусь этим.

– А кровь? А душа?

– Нет! – рявкнул вельможа. – Не хочу я отдавать свою жизнь, полную наслаждений и удовольствий ради вашего Бога! Вы все там сошли с ума. Не живёте, а страдаете ради загробной жизни. Не хочу вас знать! – Он долго успокаивал себя вздохами и тихо заговорил: – Меня ненавидит Агриппина мать Нерона. Каждый день жду смерти. Я вынужден был составить завещание в пользу божественной матери и Августа. Так принято. И узнал, что они оба нацелились на мои деньги…

– Что же нам делать?

– Подавайте прошение Патробию. Обо мне ни слова. Хуже вам будет. Я в опале. – Он остановился напротив Иосифа и улыбнулся ему. – Какой ты стал красивый. От тебя, Иосиф, исходит женская чувственность… хм… хм… Пойдём со мной на улицу. Я хочу поговорить с тобой наедине. Здесь всюду уши, – тихим шёпотом добавил вельможа.

Тиберий был одним из богатейших всадников империи, поэтому выйти на улицу в обычном одеянии он не мог. Люди немедленно бросились бы к нему с просьбами. Он переоделся. Надел на себя поношенную тогу, а все украшения снял и повёл Иосифа во внутреннюю часть дворца. Через маленький, пустынный двор они прошли к калитке в высокой каменной стене. Калитка открывалась с помощью спрятанного в стене рычага. Они вышли на улицу.

– Тиберий, о каких ушах ты говорил?

– Хм… Вокруг меня очень много людей. Среди них, и я знаю кто, шпионы сената, императора, Агриппины… Она изображает несчастную бедную мать, а владеет миллиардом сестерциев. И всё ей мало! – зло сказал Тиберий, плюнул и торопливо огляделся по сторонам.

Ничего не заметив особенного в людях на улице, он успокоился.

– Там, где богатство, там разврат. Это всегда было и всегда будет… Поппея развратная патрицианка, любовница Нерона. Она часто бьёт его.

– Нерона? – изумлённо спросил Иосиф.

– Да, Нерона. Весь город знает об их драках. А Нерону любо, потому что у него мать такая, как Поппея. Если ты…

– Нет. Я не смогу, – торопливо перебил всадника Иосиф, он бурно покраснел лицом и опустил взгляд.

– Ну, тогда возвращайся домой, – сердито сказал всадник. – А перед этим подумай: 5000 законопослушных евреев, которые своими налогами обогащали казну империи, сейчас умирают на каменоломнях. Дело в том, что известь при дыхании осаждается коркой на лёгких. На каменоломнях работа опасней, чем на любых других рудниках империи. Смертники не поймут тебя, Иосиф.

– Я не решусь… – ответил Иосиф, дрожа всем телом от ужаса.

– Да, таким ты не понравишься Поппее. Она не хуже Мессалины. Ей нужен грубый самец. Я дам тебе для науки опытных вольноотпущенниц. Твои красивые глаза, какие были только у древних египетских девушек, уже запали в души многим моим вольноотпущенницам. Я заметил, пока ругался с Элиазаром! – с хохотом воскликнул всадник.

У Иосифа вдруг начали стучать зубы. Его великолепное воображение нарисовало чудовищную бабу с расставленными ногами. Он выкинул вперёд руку и вскрикнул: