Виталий Конеев - Я, Иосиф Прекрасный

– Его хранят боги, – с огорчённым вздохом сказал Натал.

– Боги здесь ни при чём, – задумчиво проговорил Сенека, внимательно глядя вниз. – Насколько мне известно, в древние времена был принят закон: за спасение жизни правителя республики, человека любого звания и места рождения сенат обязан был наградить достоинством патриция.

– О чём ты говоришь, Сенека?

– Так, рассуждаю на отвлечённую тему.

А утром Сенека увидел в пустой приёмной императора двух евреев.

Сенека, излагая Нерону план убийства его матери, в то же время мысленно обдумывал план спасения Августины. Но Августина не хотела спасаться от своего сына, потому что была сильной женщиной с мужским характером. Она верила Сенеке. Внимательно посмотрела на его напомаженное лицо и спросила:

– Есть план убийства?

– Да. Сейчас ты получишь приглашение от него приехать в приморское поместье Бавлы…

– Вот ты и выдал себя! Ты придумал план, потому что у Луция Агенобарба в голове мусор.

– Августина, ты можешь думать что угодно, но пожалей Октавию, если она тебе дорога. Нерон решил отправить её на остров Пандатерию после того, как убьёт тебя. Более того, он обещал Поппее голову Октавии.

Божественная мать ощутила, что её сноха задрожала от ужаса.

В это время стал звучать грохочущий бег воина. Все посмотрели вдоль улицы, в ту сторону, где был дворец императора. Оттуда бежал центурион с поднятой над головой табличкой. Он протянул её матери Нерона.

– Август просил дать устный ответ.

Уже в этой просьбе заключалась некая опасность, потому что Нерон, обладая удивительной памятью, обладал и скудостью ума, и всегда требовал от всех письменных ответов, чтобы потом обсудить их с Сенекой, друзьями или с вольноотпущенниками.

Агриппина прочитала то, что продиктовал Нерону Сенека, и перевела взгляд от таблички на центуриона.

– Да, Августина, – принуждённо улыбаясь, заговорил Сенека, – я вынужден признаться при Октавии, что это правда, что мы с тобой действительно занимались любовью, прячась от Ливиллы и Калигулы.

Она, красивая женщина, холодно посмотрела на лысого крепкого старика с морщинистым лицом, изжёванным многими удовольствиями жизни.

– И напрасно, Сенека, ты вынудил самого себя признаться… Центурион, передай сыну, что я сейчас же еду в Бавлы.

– Так точно, божественная мать. А ты, Сенека, вернись во дворец. Так приказал Август, – громыхнул тяжёлым голосом центурион и побежал по улице на Эсквилин.

– Мама, я тебя прошу останься со мной. Он стал зверем. Он не пощадит тебя!

Но Агриппину смешило то, что её трусливый сын вызывал у людей страх и ужас.

Едва Нерон получил ответ матери, как весь затрясся и сиплым, сдавленным голосом приказал приготовить для него и для его друзей верховых коней, громко жалуясь на внезапную немощность, на необходимость принять морское купание. Его крупное тело била нервная дрожь, руки тряслись, изо рта текла тягучая слюна, а взгляд непрерывно метался из стороны в сторону. Нерон выглядел больным человеком.

Во дворце началась бешеная беготня рабов, слуг, преторианцев. А император уже вскочил на подведённого к нему коня, со всей силы ударил плетью по его крупу и галопом помчался впереди своей огромной свиты.

Внизу Эсквилина мечущийся взгляд императора выхватил в толпе людей носилки с патрицианкой Поппеей. Он узнал её только по повязке на лице. Красавица закрыла царапины, нанесённые ей божественной рукой Нерона. Поппея шла к Нерону во дворец, чтобы обрушить на него свой гнев за то, что он забыл её.

– Опять нарушение закона, – проворчал Тегеллин, который ловко скакал на коне рядом с Нероном. – Носилки запрещены.

В голове императора царил хаос, поэтому он, задержав свой безумный взгляд на Поппее, закричал:

– Бу! Ба! Бу! – А хотел он крикнуть: «Не смей нарушать закон! Я его охраняю!»

Нерон был уверен, что он так и крикнул.

– Что он сказал? – удивлённо спросила Поппея своих клиентов.

– Будет в Бавлах. Будет ждать тебя.

– За ним бегом, – приказала патрицианка рабам.

Всё это было смешно и забавно, но у Сенеки, неуклюже прыгавшего на коне, холод струился в груди и подбирался к сердцу от предчувствия беды для себя.

– Ещё одни носилки, – сказал Тегеллин. – Весь город в носилках. Это вызов закону.

Во вторых носилках сидела Акта.

Как ни хитрила юная Акта, не остерегалась, но один человек знал, что она ненавидела Нерона. Её тело трепетало не от вожделения, а от ужаса, когда к ней в спальню рано утром врывался Нерон, держа в руках огромную четырёхфутовую вилку и ещё более длинный нож, свирепо крича:

– Открой двери! Вырежу кусок!

Акта с хохотом расставляла ноги. Взвизгивала озорно, когда Нерон кусал её тело или, нарочно стараясь причинить любовнице, которую он искренне любил, сильную боль, щипцами захватывал не один волосок, как это делали цирюльники, а пучок. И рвал изо всех сил, любуясь её интимным местом. Акта смеялась и щурила глаза, прикрывала их длинными ресницами, чтобы Нерон не заметил, как её зрачки расширялись от боли и ужаса. А когда он уходил, умоляемый Актой остаться и продлить её счастье, она, как сломанная кукла лежала на полу, мысленно и только мысленно повторяя: «Чтоб ты подох». Но, зная природу рабов, она с огорчёнными вздохами говорила в их присутствии.

– Божественный малыш вновь сделал меня несчастной своим уходом.

Только одна рабыня знала, что творилось в душе Акты, когда к ней приходил Нерон. Это была Эпихарида, вольноотпущенница Акты и её подруга.

– Однажды у меня сердце не выдержит. Он так замахивается вилкой, вкладывает в замах столько силы, что едва удерживает её передо мной… Ну, что они там медлят?

– Они всё решают: кому стать императором, как будто Нерона уже нет. Делят провинции, должности, деньги, а про убийство боятся говорить.

– Ах, мне уже семнадцать лет. Юность проходит. Хочется любить и быть любимой, – со слезами на лице сказала Акта.

Эпихарида всхлипнула и с твёрдостью в голосе ответила:

– Уж я постараюсь.

Когда Элиазар и Тиберий Александр, разгорячённые и радостные, подступили к Иосифу, торопя его выдать девушку Нерону и тем самым добиться освобождения смертников, он с такой яростью крикнул: «Нет!», что они попятились от секретаря посольства. Такого Иосифа посол и всадник не знали.

– Вот оно в чём дело! – горестно воскликнул Элиазар, хлопая в ладоши. – Ещё Соломон предупреждал, что нет на свете горше горя, чем женщина.

Тиберий тихо шепнул послу:

– Нужно подождать. Авось, к утру его чувства поостынут. Утром в Риме холодно.

– Да, – с досадой в голосе заговорил Элиазар, – начитался греховных книг. Аристобул говорил мне, а я не верил, что бесы, крепко сидящие в греческих книгах, настороженно ждут верующего, чтобы проникнуть в его мозг и управлять им. Я не верил, а теперь вижу: правда. Иосиф, ты идёшь против Бога.