Виталий Конеев - Я, Иосиф Прекрасный

– А ты, – он указал дрожащим пальцем на Иосифа, – поедешь со мной. В повозке.

И вновь расхохотался. Несмотря на весь страх и ужас, что испытывал Нерон всю ночь, он заметил, как его жена смотрела на Иосифа.

Но даже в повозке, окружённый конными преторианцами, Нерон постоянно прислушивался к звукам на дороге. Ножом проделал дырки в стенах и подолгу что-то высматривал. Его плечи тряслись. Он требовал вино, пил неразбавленное водой. Много жадно ел. Мочился на пол мимо подставленного рабами корыта и, не останавливая струи, торопливо приникал глазом к дырке в стене, когда слышал резкий звук. Клал другие естественные выделения организма в корыто и мимо корыта. Рабы выплёскивали отходы императора под ноги коней свиты. Кони шарахались в стороны, скользили копытами на каменной дороге. Нерон досадовал, что друзья не жалели его, и кричал им, прижимая губы к дырке:

– Почему вы не жалеете меня?! Мне тяжело, а вы смеётесь! Я слышу! Я всё знаю! Я ничего вам не прощу!

Изнемогавшие от впечатлений дня и ночи, друзья едва держались в сёдлах, уже не пугались угроз императора. Многие спали, уткнувшись лицами в гривы своих коней.

– Отон! – ревел император, глядя в дырку. – Я вижу! Как ты прячешь своё лицо в гриву! Смеёшься! Афраний! – кричал Нерон в другую дырку, – так-то ты благодаришь меня за награду! Спишь! Фений Руф, почему ты опустил голову?!

Но панический страх не убил его рассудок. Он послал гонцов в Рим с приказом, чтобы полководцы немедленно приехали в Неаполь. Вызвал все четырнадцать когорт претория. Тегеллин, скользя на императорском извержении, метался вместе с ним по повозке. И как Нерон, префект был в страхе и от убийства Агриппины, и оттого, что должно было произойти в Риме. Сенека возлежал за столом на удобном ложе и неторопливо выбирал крепкой рукой на блюде ягоды, посматривал на своё лицо в зеркало, досадовал, видя новые морщины, прикладывал ягоды к щекам и втирал сок в тонкую кожу. Массировал пальцами «гусиные лапки» под глазами. Через зеркало великий драматург видел, как Поппея, возлежа с плотно сжатыми коленами, едва заметно тёрла колено о колено. Её глаза были прикрыты ресницами, а щёки горели. Ярко-розовые губы припухли. Разглядывая свою старость в зеркало, печалясь, Сенека думал о своей выгоде. Иосиф тоже видел, как нежные колена императрицы чуть двигались, а её глаза поблёскивали из-за опущенных ресниц. У него кружилась голова, дух перехватывало, когда он мысленно прикасался к её ароматному телу, алчным взглядом смотрел на бутон. Иосиф чувствовал, что он терял сознание от напряжения крови.

«… и понял я, что нет на свете горя горшего, чем женщина», – сказал царь Соломон, имея более тысячи жён и наложниц.

Уже солнце поднялось над горизонтом, когда Нерон, охрипший, усталый, опустился на ложе и погрузился в сон. Его широко открытый рот облепили мухи.

В предрассветных сумерках лагерь претория огласил боевой сигнал трубы. Через три минуты семь тысяч преторианцев, кроме тех, кто был на дежурстве, замерли в полном вооружении в центре лагеря. Военный трибун прочитал приказ императора: немедленно явиться в Неаполь. Ворота распахнулись и преторианцы, соблюдая равнение, дистанцию, бегом выскочили длинной колонной на дорогу. Каждый преторианец нёс щит и копьё. Ни один из них не умел размышлять. Они умели только выполнять приказы. Это была тупая машина, которая могла растерзать миллионную армию думающих варваров.

Хищные дикари германцы, славяне были не менее сильные, чем преторианцы или простые легионеры, но они не могли, не хотели жить по сигналу трубы. Праздности в лагерях не было. Преторианцы с утра до отбоя, до сна занимались боевыми учениями. А легионеры, кроме учений, строили города, прокладывали дороги, валили лес, осушали болота и получали отдых только во время войны. Легионер служил двадцать лет и не имел права общаться с женщинами. Жизнь легионеров была похожа на ад, потому-то римляне отказывались служить в легионах. И в легионы шли эллины Востока, германцы, славяне, македонцы. Все они во время службы теряли свои национальные привязанности. Становились тупой машиной. Эта машина легко сдерживала постоянный натиск дикарей, люто ненавидевших красоту, искусство, богатство колыбели цивилизации.

Дикари всего мира, наслышанные о лёгкой, сытой жизни в Италии, не желая работать, покидали свои пещеры, подземные норы, собирались в миллионные банды и шли со всех сторон на Рим. Разбитые, обращённые в рабов, они скулили, что, мол, искали плодородные земли. Им никто не верил. Римляне знали, что земля на Востоке была более плодородная, чем в Италии. Дикари шли грабить то, что создавалось веками трудолюбием эллинов и итальянцев. Разбитые легионами, они разбегались по болотам и вновь соединялись в банды и снова шли на Рим. Высокая культура медленно и незаметно, как это было в Египте, в Вавилоне, в Ассирии, стала проникать в легионы. И в легионах начала слабеть дисциплина. Каждому легионеру хотелось отдыхать, думать, говорить. Это было началом падения империи, уникальной, божественно прекрасной. Но пока дисциплина была жестокой.

Нерон ещё в дороге, едва проснулся, как тотчас отдал приказ адмиралу Никите: немедленно создать из матросов флота легион. Нерон в дороге приказал дать волю гладиаторам Неаполя и государственным рабам и сформировать из них второй легион. Император опасался вызвать легионы из Германии, Галии или Паннонии, потому что это могло спровоцировать начало гражданской войны. Рим ещё не восстал. Не вышел из повиновения своему императору. Но это могло произойти в любой момент.

Гладиаторы, матросы и рабы – это был сброд, не знавший ни порядка, ни дисциплины. Однако центурионы умели создать из сброда боевую машину. Плетями они поднимали утром заспавшихся легионеров и гнали на учения. Не давали легионерам ни минуты отдыха до отбоя перед сном, а кто падал на землю, того центурионы забивали до смерти и бросали мёртвое тело за вал лагеря, в назидание другим. Муштровка была такой жестокой, что бывшие рабы начали сомневаться, что им повезло.

Нерон со щитом впереди легионов выполнял все указания центурионов. Много часов император вместе с рядовыми пилил с корня деревья для костров и постройки домов, шутил, смеялся, ободрял бывших рабов, смеялся над своими мозолями. С полководцами он обсуждал план уничтожения восставшего Рима. Героическим жестом опускал руку на карту города.

– Я уничтожу Рим! Камня на камне не оставлю! Пускай только пикнут!

В то же время Нерон боялся восстания Рима. Написал письмо сенату и в газету «Ежедневные ведомости», продиктованное Сенекой, где подробно изложил все преступления матери.

Магн доносил, что в городе беспорядки, что с Форума сброшены в отхожие места статуи божественного Августа.