Александр Сигаев - Высшая степень документальности

– Я оставил окно открытым? – спросил сам себя Нуллус. – Наверное, открыл ночью. Вроде бы я поднимался в темноте. Или это было вчера? Да нет, точно сегодня. Я посмотрел на улицу – нигде не было ни огонька, но луна висела низко и светила ярко, и кругом были разложены грязно-оранжевые фигуры, словно вырезанные из бумаги, разделённые между собой сине-чёрными тенями. И смотришь на эту тень, а внутри неё что-то есть. Будто если её разломить, то из неё что-то просыплется, подхватится ветром и разлетится вокруг.

Утреннего воздуха хватит на всех, это самого утра будет мало. Женщины расчесывают волосы, заплетают косы, подвязывают локоны. Красные шёлковые ленты, извиваясь, опускают до лопаток, на которых ещё остаются капли воды. Пальцы быстро и умело перебирают пряди и туго их стягивают. Ветер не должен ничего нарушить. Пускай раздувает платье и прижимает его к коленям, но волосы ему не достанутся. Раздаются первые шаги за день, люди идут к земле, на которой можно крепко встать на ноги, и крыше над головой, под которой приятно согнуть спину.

– Не разбуди детей, – шепчут женщины шумным мужьям. – Им ещё рано подниматься.

Солнце проделает совсем небольшой путь, и уже начнут выбирать новые имена и будут тщетно пытаться не забыть старые. Нет, это слишком мальчишеское, всё детство пробегает в штанах, да с короткой стрижкой, а ведь глаза у неё совсем девчачьи. А вот это приносит несчастья в роду, уж неясно теперь кто и когда его проклял и по какой причине, но своих детей оно не даёт. А вот это подходит. Она улыбается. Ей нравится. Мы будет звать тебя Катерина.

«Должно быть, ещё очень рано, – зевнул Нуллус. – Так тихо на улице и прохладно в комнате. А мне всё также некуда спешить.»

В последние годы Нуллус жалел, что у него нет дома, в который он мог бы вернуться. Непутёвые родители не дожили даже до тридцатилетия сына, а предыдущие поколения то ли от презрения к ветхости, то ли от стремления к общности не задерживались подолгу на одном месте, не подарив потомкам ни дома, ни традиций, ни возможности ценить величие прошлого, гордиться его творцами или хотя бы знать это самое прошлое. Только сама жизнь осталась наследием потомкам – наследием бесценным, если, конечно, люди в любом случае не рождаются в строгой очерёдности, независимо от живущих.

«Я топчу чужую землю, – размышлял часто Нуллус. – Она меня приняла, но она не моя. А я бы хотел ощущать историю самого себя, а не просто знать историю людей вокруг, которая применима лишь ко всем разом, но чужда каждому в отдельности. Наверное, это ощущение делает ответственным и великодушным… или надменным и высокомерным с той же вероятностью».

Нуллус немного приподнялся и почувствовал, как одеяло сползает на пол, и схватил его рукой, не желая расставаться с ночной теплотой сна. Он несколько раз крепко зажмурился, так и не открывая глаз, и глубоко вдохнул. Свежий воздух ободрил и внёс ясность в мысли.

«А может, ну их, эти разъезды? – подумал Нуллус. – Поехать, что ли, в Большой город? Наверняка, Итальянка всё ещё живёт там. Она, как-никак, мне старшая сестра, а с тех пор, как мы встречались в последний раз, прошло не то, что время, а прошли уже годы. У неё родилось двое мальчиков, а я их даже не видел, только получал от одного из них открытку. Не помню, от кого именно. И ведь он сам её сделал и сам подписал. А я даже не прочитал. Он вырезал цветную картинку из журнала и приклеил её на лицевую сторону. Правда, город и впрямь большой, а кроме сестры я там никого и не знаю. Да я и здесь никого не знаю. Ох, что-то голова начинает болеть. Надеюсь, перестанет, когда открою глаза. Многим ли приходила мысль бодрствовать с закрытыми глазами?».

Цвета ожили, и Нуллус, щурясь, оглядел комнату. Однотонные тёмно-синие стены, словно из вышаркавшегося бархата, не обзавелись полосками, а над головой не появился расписной свод. Нуллус улыбнулся, слегка поджав нижнюю губу, вздохнул, успев порадоваться ещё прохладному воздуху с ночи, и опёрся руками на согнутые колени. Тут же колено, развалившееся, несмотря на далеко не старый возраст, заныло, заставив Нуллуса сесть на кровати и поставить ноги на пол. Нуллус подумал, что через несколько лет неизбежно начнёт хромать, и загрустил было, но затем решил, что чему быть, того не миновать, и пока имеет смысл о плохом не думать, и спустился на пол, закутавшись в одеяло. Он посмотрел в окно через щель между шторами и увидел небо, голубое и чистое, и наливающееся цветом постепенно, от горизонта до самой своей вершины. Оно привлекало своей чистотой и гладкостью и казалось единственным идеальным, что можно увидеть из окна, сидя на полу у кровати.

«Ничего лучше я больше не увижу, – подумал Нуллус и вновь закрыл глаза. – Я должен отработать ещё неделю и можно уезжать. Только перед отъездом неплохо бы всё-таки отыскать ту открытку. Буду знать, как зовут хоть одного из племянников. Нужно позвонить Итальянке. И хорошо бы сегодня было ясно».

Мысли Нуллуса начали сталкиваться и разлетаться, и если бы спустя час ангелы небесные в поисках дочерей человеческих по ошибке попали бы в эту комнату, они бы увидели сидящего на полу человека со спящим лицом, ещё слишком живого, чтобы по пути забирать и его.

Нуллус вошёл в обклеенный объявлениями подъезд, постучал в приоткрытую дверь на первом этаже и тут же распахнул её, не дожидаясь ответа. Он стерпел строгий взгляд с другой стороны стола и протянул связку ключей, которые через мгновение звякнули о дно деревянного ящика.

– Мне нужно проверять, в каком виде вы там всё оставили? – недовольно спросила женщина с тонкой шеей и костлявыми пальцами.

– Дело ваше, – пожал плечами Нуллус, – я не тороплюсь.

– Окно за собой закрыли?

– Закрыл.

Женщина задумалась, борясь с нежеланием вставать, и сухо произнесла:

– Всего доброго. Будем рады видеть вас снова.

Нуллус кивнул в ответ и вышел на улицу через деревянную дверь с потрескавшейся зелёной краской.

Вокруг было безлюдно, только пожилой дворник, согнувшись, усердно мёл улицу. Нуллус сел на скамью и задумался. Большой город находился недалеко и был едва ли не виден с местной водонапорной башни, так что добраться до него сложности не представляло. Итальянка же с готовностью пообещала подыскать жильё.

– Она будет мне рада, – улыбнувшись, прошептал Нуллус.

Он оглядел покидаемое место и подумал, что будет по нему если и не скучать, то вспоминать о нем с теплотой, и этого было достаточно. Дворник тем временем дошёл до скамьи и остановился, опёршись на метлу.

– Можно с вами присесть? – спросил он.

– Конечно, – ответил Нуллус и подвинулся на край.

– Да не переживай, – опускаясь на скамью, проговорил дворник, – мне места хватит.