Александр Сигаев - Высшая степень документальности

Искренние убеждения обманчивы, искренняя смена убеждений бессмысленна, но сами убеждения необходимы, чтобы прийти если и не к отчаянно желаемому, то хотя бы к чему-то ценному и понятному, либо не отступить если и не от преданно хранимого, то хотя бы от намерений что-нибудь, да хранить. Убеждения также не стоит настойчиво и дальновидно обдумывать и оценивать подобно благодарственной речи, которую в ночь перед торжеством пишет его виновник. Сидит он под мягким светом лампы за большим столом, усеянным смятыми листами бумаги, и проговаривает слова вслух, и зачёркивает одно, и пишет сверху другое, довольно улыбаясь и одобрительно качая головой, немного смущаясь предстоящих чествований и гордясь возможностью высказать благодарность. Он прочтёт готовую речь жене, и что-то непременно бросится ему в глаза, и он вновь что-то спешно исправит, и негромко произнесёт в пустой комнате каждое слово в последний раз, и, наконец, удовлетворившись, перепишет всё аккуратным почерком на чистый сияющий листок, и оставит листок на столе до утра, и ляжет спать.

И всё это было совершенно необходимым для убеждения себя и других, но будет совершенно бесполезным для убеждений в себе. Они ценны, прежде всего, своим существованием, а не своей сущностью, ведь сущность часто бывает неоднозначна, а то и вовсе спорна. Общая непререкаемая вера может довести не дальше слепого смирения, в то время как слово, данное лишь себе, сопроводит к великому спокойствию, в котором не гордятся своим румянцем на щеках, ценят красоту чужую и чаще молчат, чем отрицают. А уж невысказанная, отчасти бывшая трагичной, но образумившаяся и унявшаяся любовь может дать возможность великое спокойствие создавать и нести с собой, будто оно её долгожданный плод. По другую руку, вера общая породит грех самосозданный и искупаемый, а вера в себя приведёт к войне самоиспепеляющей и неостановимой. Кто по какую руку есть – тут уж каждый сам себе причина и голова, ведь ребёнок может кинуть камень в любую сторону, и неважно, отражается ли небо, расшитое облаками, в окне или озере. А то, что останется на безмолвие природы – осколки или смоченный брызгами воды платок, или сам камень – придётся носить при себе в кармане, да проверять, не обронил ли. И можно притвориться, что пусто в кармане, когда тот полон, и нести с собой тайну, рвущуюся на волю. А со временем, благодаря упрямству неуёмного искателя и любопытству наглого попутчика, повстречавшихся на жизненном пути, обратиться героем трагическим или комическим, но гордым и одобрения не ищущим. В обратную сторону ложь так и оставит ни с чем, ещё и возложит гнет на мысли и заставит оборачиваться на пустые стены и вглядываться в пустые лица. Причём первым ложь раскроет неудачливый воришка, решивший поживиться в чужом кармане и ничего в нём не обнаруживший. Так что лучше уж при себе что-нибудь, да иметь на всякий случай. Однако, предположим, женщина – высокая, стройная и кудрявая – коей нет желания противоречить, может справедливо добавить, что убеждения и не стоит придумывать, а нужно их взрастить, либо отыскать. Иначе, когда мёртвые души начнут падать, они будут падать через пустоту до самого хаоса, не имея возможности куда-нибудь упасть. Будут страдания их продолжительны и сильны, но непонятны и по всему этому ещё и скучны, и неизлечимы.

По иссушенной жарой земле бежала девочка. Она поджимала пальцы ног, чтобы сандалии не слетели, ведь останавливаться и обуваться времени не было, а босые ноги быстро изранились бы о твердую, сбитую колёсами дорогу.

– Дом с голубой крышей, – перечисляла шёпотом девочка, – дом, у которого всё время сидит и курит старик, дом с камнем у ворот, в нём ещё живёт женщина с двумя молчаливыми сыновьями, дальше будет дом наших соседей, а потом и наш.

Она оглянулась через плечо, почувствовала спиной щекотание от своих же волос, и удивилась, как мало она преодолела, и подумала, что зря надела утром сандалии, да и незачем было так далеко идти гулять, и решила, что впредь будет умнее. А вокруг всё затихло, будто начались приготовления к событию важному, о котором человек никогда не забудет, как подготавливает фотограф нарядившуюся семью к редкому совместному снимку.

Вдалеке в переулке, прямо над закопанной под дорогой на случай паводка широкой трубой, столпились жители. Они выслушивали двоих мужчин, махавших руками, и хватались за головы, а когда рассказ был завершён, то все спешно зашагали по дороге и скрылись за домами.

– Ого, сколько людей, – удивилась девочка. – Должно быть, тоже приходили проводить.

Она свернула с дороги, разделяющей два ряда домов, и побежала по траве, изъеденной скотом, вдоль выкрашенных палисадников, набитых деревьями и цветами. На широком, трухлявом бревне у забора сидел такой же немощный старик и бросал старый, ржавый нож в землю.

– Здравствуйте, – поздоровалась девочка, не останавливаясь.

– Здравствуй, – улыбнулся старик, втягивая дым. – Ты куда ж торопишься-то? Все уехали уже.

Девочка грустно сжала губы и посмотрела на мелькающую тень перед собой – худые руки и ноги, растрёпанные волосы – всё как у неё самой.

– Мы же с тобой быстро бежали, – с сожалением произнесла девочка. – Ты даже немного быстрее. А вот я задержалась. Но цветы были такие необычные, а срывать их было так жалко. И, кажется, я уже забыла, где они росли. Эх, надеюсь, получится найти их вновь.

Девочка ловко открыла калитку и забежала во двор, увидела, что машины под навесом нет, и бросилась в дом.

– Бабушка! Бабушка!

– Куда обутая! – вышла на крыльцо женщина в платке и светлом платье, держа в руках небольшую плетёную корзинку.

– Мы играли, а соседи мимо шли, – подпрыгивала и махала руками девочка, – и всё рассказали. И я побежала со всех ног, но сандалии чуть не слетели, и я не успела.

Девочка показала пальцем на пыльные ноги.

– Ба, – засмеялась женщина, – примчалась, руками машет, слова сказать не даёт, глаза чёрные, блестят, волосы чёрные, вьются, – итальянка, не иначе!

– Я просто очень хотела успеть, – приглаживая взъерошенные пряди, смущённо ответила девочка.

– Так бы ты с ними напросилась, а так мы с тобой в поле сходим, ягод наберём, – женщина протянула внучке белый платок с голубой каймой. – На вот тебе косынку. Если ты, конечно, хочешь ягод.

– Я хочу! – весело закивала головой девочка, взяла платок и завязала его на голове.

Женщина тем временем заперла дом на старый навесной замок и убрала ключ в карман.

– Вроде ничего не забыли? – задумалась она и посмотрела вдаль поверх заборов, стоя на высоком крыльце. На дорожной насыпи за деревней пестрела толпа. Мужчина и женщина опустились на колени, будто о чём-то прося или пытаясь разбудить лежащего перед ними человека.