Ирина Ногина - Надуйте наши души. Swell Our Souls

– Значит, эта фантазия стала реальностью? – пробормотал он. – Каким образом?

– Я упала, – сказала она. – И как бы треснула. И потом как будто очистилась. От фантазий, от целей, даже от чувства времени. Всё внутри стало каким-то беспредельным и проходимым. Оно пропускало всё и входило во всё само, понимаешь? Я могла дотянуться до чего угодно. И оно само пришло ко мне. Нахлынуло на меня. Вот как сейчас…

– Выходит, я только мешал тебе.

– Ты был прав! – воскликнула Илайя. – Может быть, не во всём. Но в главном ты был прав!

Юлий глубоко вздохнул.

– Поэтому ты решила вернуться? Потому что всё получилось?

Илайя замотала головой.

– Я не возвращалась, Юлий. Это ты вернулся за мной. А я с самой первой минуты просто последовала за тобой. Но в какой-то момент не смогла справиться одновременно со своими чувствами к тебе и… с тем, чего ты требовал от меня, – Илайя говорила, взмахивая руками, не позволяя Юлию, который хотел вставить слово, прервать себя. – Это было мучительно – понимать, что человек, к которому меня так сильно влечёт, увлечён мною лишь как феноменом. Я надеялась, что смогу освободиться, если остановлюсь. Но, видимо, что-то уже бесповоротно сместилось во мне, и я не могла обходиться ни без одного, ни без другого. Когда ты пришёл ко мне в Асседию в ту ночь, я увидела, что тебя привели не твой азарт и не твоё любопытство, и позволила себе дерзкую надежду, что и ты не вполне равнодушен лично ко мне, а не к той головоломке, которая нас объединила поначалу. Нет, дай мне сказать, Юлий, – она отступила от его протянутых рук. – Меня огорчает, что ты снова пытаешь связывать вещи, которые существуют для меня без всякой связи друг с другом: ты и спираль…

– Я всё понял, не говори!

– Я боюсь, что мои слова звучат так, словно я придираюсь к тебе. Но я ничего не требую от тебя! Меня захватила какая-то эйфория, и потом… твой отец и эта девушка – их появление сбило меня с толку. Это твои близкие люди, я осознаю это, но, прости мне эти слова, лучше бы я никогда не встречалась с ними. Я должна взять себя в руки, но… что я могу поделать?

Юлий решительно шагнул к ней и, преодолевая уже слабое сопротивление, прижал её к себе, одновременно роняя на землю жужжащий телефон.

Таких домов, как этот, в городе было раз, два и обчёлся. Его и домом назвать бестактно – особняк с замковым геном. Внебрачная дочь мюнхенского Нойшванштайна, заточённая в малоосные координаты провинции, с фарфорово-белыми стенами, выдающими её породу; она скрыла от глаз прохожих свою безукоризненную конституцию и диковатое величие за сплошным четырёхметровым забором, и лишь гордо поднятый над ним лоб с затеняющим его пурпурным зонтиком крыши позволяли вообразить масштаб и глубину её неприступной роскоши. Экзотический экстерьер и характерная судьба дома послужили причиной тому, что в народе его прозвали Гейшей.

Гейша занимала баснословный, по прибрежным меркам, участок – в 20 соток. Кроме Неё в тихом переулке, который кончался удобным спуском к Золотому побережью, было ещё пять домов, тоже красивых, но существенно скромнее.

В четверг 12 сентября около одиннадцати утра хозяин Гейши, Марат Игильманович Пандробан, подъехал к дому на чужой красной феррари. Марат Игильманович был чистопёрым жаворонком и очень гордился этим свойством, которому приписывал львиную долю своего успеха: он вставал в половине пятого, чистил зубы электрической щёткой, наряжался в хрустящую рубашку и тёмный полосатый костюм, выпивал чашку растворимого кофе с круассаном, а по особым дням – с маковым кренделем, и в пять утра уже нырял в нагретый или охлаждённый, по сезону, рендж ровер. Иногда у него случалось романтическое настроение, и тогда он велел водителю сделать небольшой крюк и заехать на пруды в дендропарк, где, предаваясь меланхолии, встречал рассвет. И хотя этот четверг существенно не отличался от других будней Марата Игильмановича, он приехал именно на феррари, а не на своём ровере неслучайно, и, первым делом, бросил взвинченный взгляд на три верхних окна, которые были плотно зашторены, затем заглянул в жерло автомойки: убедился, что ровер благополучно добрался до дома, с приятным чувством констатировал удачное его сочетание с чутко дремлющим по соседству астон мартином, и вошёл в дом, моментально ощущая на себе бесшумную и круглосуточную его суету. Она производилась ловким и многочисленным, как муравьиный рой, домашним персоналом, в выверенном, оптимальном для хозяина ритме, неразличимая, но смутно улавливаемая, как радиоволна, проходящая по границе восприятия, и действовала на него успокаивающе.

Марат Игильманович был невысокий, мелкой комплекции человек с миловидным, но плохо отёсанным лицом, линии которого немного просели под грузом его авторитета, и какой-то непродуманной стрижкой с запущенными висками и топорщащейся чёлкой. Кое-кто уверял, что невзрачно-располагающий вид Пандробана (тогда как от человека с такой фамилией ожидалось, что он крупный длинноногий изувер-педант), имел парализующее действие на оппонентов, а довершали эффект глаза: под слоем разноцветного, приветливо блестящего на солнце льда в них таилась беспощадность. Несмотря на свою заурядную внешность, Марат Игильманович имел большой успех у женщин самых разных возрастов, и всех, как на подбор, не только роскошных и состоятельных, а и самодостаточных в своей состоятельности, и подавляющее большинство его любовниц были к нему искренне привязаны.

– Машину, что я просил для неё, помыли? – спросил он, проходя каминный зал, отделанный в классическом английском стиле и со вкусом обставленный, на что получил короткий глухой ответ от незримого человека. – Почему я не видел на мойке? Она попросила поставить во двор? Сама? Или запиской?

Марат Игильманович вдруг развернулся и направился в кухню, где бывал за всю жизнь, может, раз десять.

– Кофе закупили, что она любит? – спросил он с порога у женщины с измождённым старостью лицом.

– А как же, – ахнула та, расплескав от неожиданности мыльную воду, в которой купала посуду.

Марат Игильманович поморщился на пенную крошку на столешнице и ретировался.

– Отчёт по прессе у вас на электронной почте, – сообщил ему голос, старавшийся звучать ровно и глухо, но на четвёртом слоге предательски прорезался его металлический тенор.

– Где?! – рявкнул Марат.

В результате полусекундной перетасовки по правую руку от хозяина возник Аркадий, управляющий делами, который устраивал Марата всем, кроме своего труднопроизносимого имени.

– Всё распечатано, вот, – он сунул в смуглую руку Марата ворох глянцевой бумаги.

– Это новенький, что ли?

– Относительно.