Кирилл Шпак - IV

– Вы родились в Волзене? – Войцех задал вопрос и заинтересованно глянул на Лодзимежа, предварительно обведя глазами всю его лавку и то, что на ней лежало, включая бурдюк с таинственным напитком.

– Да. – бросил Каро, – Родился и вырос в семье такого же торговца, как и я. Это дело у нас семейное. Хе-хе… – купец рассмеялся, после чего вновь сделал глоток.

– Расскажете о своей жизни, пан Каро? – Каспжах был заинтересован историей и заискивающе вглядывался в карие глаза мужчины напротив, будто пытаясь в них что-то отыскать.

– Вы снова решились спрашивать меня о том, что вас не касается? – Лодзимеж усмехнулся и сделал еще один глоток, – А, впрочем, не отвечайте. Коли это ваш сугубо научный интерес, я вам расскажу… – не совсем было ясно, так сильно купец захмелел от трех глотков, что готов был говорить о своей биографии, или просто понял, что в лице Войцеха ему врага искать ни к чему, но так или иначе, он начал свой длинный монолог, – Я родился в Волзене, в 1229 году, весной, кажется. Отец мой был торговцем-перекупщиком, как и я. Скупал товары в одном городе, как правило, в Волзене, а после развозил в другие населенные пункты и продавал там. Был у него, а теперь у меня, небольшой домишко в два этажа близ замковых стен. До сих пор не знаю, сколько мой дед, приехав в Волзень из села, когда разбогател на чем-то, о чем никому никогда не рассказывал, на него потратил. Да мало того, он еще и жил потом, после покупки дома, припеваючи на эти деньги, нигде не работал и растил четверых детей. Отец мой, поняв, что к его двадцатилетию дедовские деньги кончатся, решил заняться собственным делом и выкупил склад в доках на Висле. Сплавлялся по ней порой до Варшавы и дальше вниз по течению, в земли тевтонских рыцарей. Торговал с этим рогоглавыми. Ха-ха. Ходил на запад от Кульма, в земли германские и померанские, и на восток от Кенигсберга, на территории Великого Княжества Литовского и в русские города. Много он чего объездил, словом. Много где побывал. Как постарше я сделался, меня в приходскую школу отдали, как и двух моих братьев. Волзеньский священник грамоте меня и научил. Правда… – Лодзимеж нахмурился, будто погружаясь в собственные воспоминания, и посмотрел в пол, – порол он меня с завидной регулярностью. И за самые мелкие проступки и оплошности.

Каро замолчал. В руке он со злостью сжимал заткнутый пробкой бурдюк, а сам смотрел в пол, тяжело дыша и хмурясь. Казалось, он вот-вот треснет от каких-то внутренних ощущений, что его в данный момент переполняли. Войцеху не было ясно, гнев это, обида или печаль. Он многого не знал об этом торговце. Почти ничего. Но одно Каспжах мог понять точно – апатично смотрящие под ноги глаза Лодзимежа были полны разочарования и будто кричали всему миру о том, что их хозяин в своем глубоком детстве сотворил нечто ужасное. Нечто, что он вспоминать не любит. Нечто, что является ему в самых страшных кошмарах…

Двухминутное молчание прервалось жужжанием. В окно медленно двигавшейся повозки влетело насекомое – желтое с черными полосками, оно пролетело к столу и уселось на место, где несколько минут назад была устроена трапеза. Пчела перестала жужжать и начала ощупывать поверхность стола своим хоботком и выискивать глазами остатки чего-то сладкого, что поедали путники. Она аккуратно и грациозно ползала из стороны в сторону, тщательно обыскивая каждый сантиметр.

– Пчела есть чистая божья тварь, пан Каро. Знаете, отчего так? – с этими словами Войцех вынул руки из положения сложенных на груди и положил одну из них на стол, левую.

– Скажите мне. – Лодзимеж внимательно наблюдал за действиями мужчины, сидевшего напротив, и с недоумевающей осторожностью сказал, когда тот сунул руку прямо к насекомому, – Вас ужалят. Посмотрим, как вы тогда будете говорить о божественности этого зверя.

– Не беспокойтесь. – спокойно ответил Каспжах и поднес пальцы левой руки еще ближе. Пчела обнюхала сначала указательный, затем средний, а потом и вовсе забралась прямо в руку попутчика купца. Он все так же медленно и аккуратно поднес животное к своему лицу, осматривая его вблизи. – Когда Бог создал пчелу, он сказал, что будет она до тех самых пор жить, пока свет будет существовать. Когда же изведутся пчелы на Земле, тогда и света конец настанет.

– Смешно. – торговец рассмеялся и вновь сделал глоток из своего бурдюка, – Вы смешон, пан Каспжах. И тяга к насекомым ваша кажется мне смешной. – говоря, Лодзимеж едва ли не разрывался от смеха. Он хохотал так сильно, что сама пчела вмиг взмыла в воздух и, покидая руку Войцеха, вылетела в окно экипажа.

– Зря. – Войцех улыбнулся и вновь выглянул в окно, провожая насекомое взглядом

Караван продолжал идти вперед. Лошади устало ковыляли, проминая уже не такую горячую землю под собой копытами. Они двигались вперед по воле хлеставших их по спинам кнутами кучеров. Солнце постепенно скрывалось за горизонтом, а в левом окне экипажа, за бесконечными и непроходимыми таежными лесами виднелся алевший закат, наливавший небо красными красками всяческих оттенков, будто разбрызгивавший по облакам кровь. Кобыла, что тянула за собой экипаж недовольно фырчала последние несколько минут, с опаской поглядывая в сторону леса. Постепенно становилось ясно, что на деле никакая это была не тайга. Обыкновенный смешанный лес с дубами да тополями, росшими, близко соседствуя с осинами и соснами. В конце концов, лошадь встрепенулась и заржала, остановившись и будто повторяя кучеру, что не желает ехать дальше.

– Эй, что там происходит?! – Лодзимеж, сидевший на своей скамье, что располагалась со стороны стены, за которой на лавке под открытым небом управлял повозкой кучер, громко стукнул по дереву и крикнул в окно.

– А ну вперед! Пошла! – кучер продолжал хлестать кобылу кнутом, отчего та, не прекращая, заливалась громким ржанием и поднималась на дыбы. Войцех смотрел на это через правое окно экипажа. Он не выходил, хотя увидеть картину полностью ему все еще не удавалось. Лошадь противилась и не хотела продолжать путь. То ли устала просто, то ли почуяла чего вдалеке. Ее поведение было непонятным для каждого из пассажиров каравана.

Неожиданно стал подниматься ветер. Еще несколько минут назад ясно светило солнце, уходившее за горизонт, а теперь, когда оно почти скрылось, сильные порывы воздуха пытались сдуть с ног и человека, и лошадь. Послышались завывания, будто вьюга надвигалась на дорогу, на которой стоял караван, однако было лето. Кобыла, шедшая в голове колонны, не на шутку перепугалась. Раздался вой откуда-то слева. Волки. В один момент лошадь снова поднялась на дыбы и заржала. Она ринулась вправо, стараясь уйти как можно дальше от свирепого хищника, и потащила экипаж за собой. Кучер, держа вожжи, едва сам не свалился со своего места, когда повозка в очередной раз подскочила на ухабе. Каким-то чудом кобыла выбирала те проходы между деревьями, где экипаж мог протиснуться, и он, опять же чудом, проезжал там, не задевая ни стволов, ни веток, которые лишь слегка хлестали по крыше оного. Внутри началась паника, а вторая лошадь, последовав примеру первой своей коллеги, ринулась за ней, утянутая вбок упряжью. Они старательно выбирали все те же пути – в тех проемах между древесными стволами, где мог проехать экипаж, уж точно могли проехать в полтора раза более узкие гужевые повозки.