Андрей Щупов - Ваше благородие, бомж

Силуэт собеседника внезапно поплыл, быстро начал раздваиваться, бомжа чуть покачнуло.

– Э-э, да ты совсем бледный! С чего это? Плохо, что ли?

– Мне бы, браток, бинтов… Лекарств каких-нибудь…

Бомж не хотел жаловаться, но фраза вырвалась у него сама собой. Верно, и впрямь прижало. Мир перед глазами медленно, но верно, заволакивала багровая мгла.

– Так, может, это… В больницу?

– Да нет. Не надо больницы… Где-то бы отлежаться, а? Не знаешь часом, комнатку кто-нибудь не сдает? Я бы хорошо заплатил. Без обмана.

Успевший расправиться с гамбургером, художник сыто икнул.

– Слушай, а ты и впрямь плохо выглядишь. И глаза какие-то…

– Я насчет хаты спрашивал.

– Так чего ж… С хатой проблем нет. То есть, если без наворотов и изысков, то можно даже ко мне. У меня, правда, однокомнатная и без джакузи, но в общем и целом…

– Далеко?

– В смысле, значит, живу-то? Да нет, тут рядышком. Всего-то пара кварталов.

Бомж махнул рукой.

– Годится. Только подсоби встать.

– Что, прямо сейчас? А как же это все? – бородач кивнул на стол.

– Хочешь, бери с собой. Главное – помоги. Куплю потом все, что попросишь. И картину твою куплю.

– Понял! – художник суетливо вскочил. Пакеты сунул прямо за пазуху, картину подхватил под мышку. – Меня вообще-то Артемием зовут. И фамилия знатная – Васнецов. В смысле, значит, был уже такой художник. Мне даже советовали внуком его представляться. Может, наберусь нахальства и впрямь как-нибудь назовусь. А что? Дети и внуки – дело смутное, поди проверь. Мало ли их на свете – сынков лейтенанта Шмидта! Ты-то как считаешь?

– Потом, Артемий, потом…

Свободной рукой бородач помог бомжу подняться.

– Ну ты, паря, и тяжелый!

– Это, ничего. Силы еще есть. Ранка пустяковая, но крови прилично потерял. Мне бы отлежаться. Денек-другой…

– Понял! Все понял! – Артемий уже тянул его к выходу. Пространство кружилось перед глазами, лестница опасно раскачивалась, тем не менее бомж чувствовал, что ноги ему все еще повинуются. Терять сознание он пока не собирался.

Наверное, впервые за много месяцев он вольготно лежал на диване, листая газеты с журналами. Шея болела вполне терпимо, и все-таки головой крутить категорически возбранялось. По счастью, бородатый художник действительно проживал поблизости, а потому обошлось без серьезной кровопотери, хотя стаканчика два-три из него определенно вытекло. Ну да кровушка – дело наживное. Если посчитать, да взвесить, сколько всего он пролил ее на задворках империи, то, вероятно, наберется с изрядный аквариум…

Он сердито сдвинул на переносице брови. Успокоения не приносило даже такое легкомысленное занятие, как перелистывание газет. Бумага-то все стерпит, но печатные строки били по глазам, недобрым свинцом откладывались в памяти.

..Бультерьер снова покусал гуляющего ребенка. Ребенок в реанимации. Хозяева пса отделались небольшой денежной компенсацией, четвероногого друга по-прежнему выгуливают без намордника…

..В свердловском музее восковых фигур – премьера! На этот раз вниманию зрителей предлагается более монументальное произведение. В отдельной комнате во всех натуралистических подробностях воспроизведена сцена расстрела царской семьи. Образ погибающего царя Николая, Александры Федоровны, детей удались художнику с особенной силой! Что и говорить, эпизод с добиванием на бис умирающего лебедя из сериала «Маски-Шоу» становится жизненной явью. Зрители рукоплещут, кровавое действо повторяется вновь и вновь…

..Очередная авиакатастрофа в небе над Сибирью… Взрыв в Санкт-Петербурге, снова убит депутат госдумы… Терракт в Дагестане, обстрел колонны Пермского ОМОНа… Талибы явственно угрожают границам России…

Бомж смял газету в комок, раздраженно швырнул в сторону. Четвертая колонна воистину безумствовала. Распоясавшееся журналистское племя вконец свихнулось, не понимая, что с прилежанием претворяют в жизнь все тот же багровый соцреализм. Психотерапевты чесали в затылках, прикидывая, сколько же дебилов подарят несчастные мамаши после бомбардировок в приграничных районах, сколько агрессивной шизы добавится в городах и весях после очередной истерии ужаса, развернутой телеканалами и прессой. В сущности после такого массированного долбежа сохранить здравие и рассудок действительно представлялось немыслимым. Ибо вывод яснее некуда: либо народ становится индеферентным к любому горю, либо по-тихоньку начинает плыть крышей. Третьего, сударики, не дано!

Бомж сел на диване, вытащил из-под дивана пакет.

– Ах, ты, Дима, моя Дима, ты мне так необходима… – он прислушался, к тому, что бормочет, в сердцах сплюнул. Идиотский, неизвестно где подхваченный, мотивчик пиявкой засел в мозгу. Еще одно следствие опутавшей планету субкультуры.

Он медленно развернул пакет, достал экспроприированный в «Мастер-Глоуб» радиотелефон, взвесив на ладони, приложил к уху. Увы, вчерашний трофей уже не работал. Пару раз он щелкнул миниатюрным переключателем, но трубка продолжала безмолвствовать. Бомж сокрушенно вздохнул. Что ж, этого следовало ожидать. Надеяться, что взятая у охраны радиоигрушка будет служить вечно, было по меньшей мере наивно. Разумеется, парни тотчас поменяли частоту, а то и номерок. Сейчас это делается проще простого, а значит, все-таки придется выходить на улицу.

Бомж прошелся по квартире художника, мимоходом раздавил пересекающего комнату таракана. Последнего зверья тут хватало в избытке. Усы торчали из-под плинтуса, партизанское шебуршание угадывалось за подвешенными на стену полками. Тут и там на стареньких обоях зияли цветастые кляксы, в ссохшейся кашице которых порой просматривались жалкие тараканьи останки. Видимо, в моменты творческого раздражения художник не снисходил ни до тапок, ни до свернутых трубкой газет, – бил тем, что было под рукой, меча кисти, точно десантные ножи.

Приблизившись к окну, бомж осторожно потрогал выставленную на треноге картину. Очередная голышка неуверенно улыбалась из мира красок миру реальному. Личико, впрочем, знакомое. Похоже, художнику позировала одна и та же дамочка. Бомж улыбнулся. Забавно, но кудлатому, презирающему комфорт бородачу кое-что и впрямь удавалось. Улыбку обнаженной он сумел зарядить чем-то извечно зовущим, припорошенным мглистым одиночеством. В сущности картины были единственным в этой провонявшей алкогольной несвежестью квартирке, на чем стоило задержать взгляд. Бородач умел рисовать, это не вызывало сомнения. И абсолютно не умел вести хозяйство. Бомж снова опустился на диван, задумчиво уставился в пол.

Дежа-вю… То, что когда-то уже было. Дежа – уже, вю – видел. И точно так же, в такой же позе он когда-то сидел, разглядывая обшарпанные половицы. Маленькая деревушка в бывшей Югославии, в которую они вошли вскоре после артиллерийского обстрела сепаратистов. Югославы убивали югославов, убивали с поражающей ожесточенностью. И кто там первый из них начал, кто подхватил и развил, теперь уже было не разобраться. То есть про первых-то как раз ясно. Первыми, увы, начали россияне, развалив берлинскую стену, а после и весь Союз. И уже потом поползло-поехало. Прибалтийцы, украинцы, поляки, болгары… У этих, впрочем, обошлось без крови, а вот в Югославии народец оказался горячим. Хорваты, боснийцы, сербы, албанцы – все схватились за оружие. Разумеется, горячий народец подогревали внешние силы. Кому-то подобная буза всегда оказывается на руку. И то, что творили под шумок в Югославии, почему-то называлось большой политикой. Большой-пребольшой, хотя давно известно, что всякая большая политика – это прежде всего большая кровь. Война – не тот костерок, возле которого позволительно греть руки, но, разумеется, греют – и еще как греют! Кому-то нужен баланс сил, и волонтерами с обеих сторон идут юноши и взрослые мужи, дабы мстить за пролитое и попранное. Известные всему миру «калаши» берут в руки обезумевшие женщины. Тот, кто побывал в Югославии, легко мог предсказать и Чечню с Дагестаном. А он… Он всегда был белой вороной. И в Афганистане, и в Югославии, и здесь в России.