Вилма Яковлева - Прогулка за Рубикон. Часть 3

Как говорят на Востоке, факт бытия становится постоянным источником радости, а радость – ничем не нарушаемым покоем. Мир реален только тогда, когда ни ему, ни мне ничего не надо.

Я закрыл глаза и поддался ласковому обаянию покоя. Время бесшумно скользило мимо меня. За спиной три тысячи лет. Впереди вечность. Из сонных глубин пришла блаженная спутанность мысли и светлая, тихая радость.

Все хорошо, все очень хорошо.

Мне приснилось последнее школьное лето. Мы с друзьями лениво валяемся на песке рядом с включенным транзистором и ящиком пива, наблюдая за женщинами, которые загорали голышом. Казалось, все это может продолжаться бесконечно.

Но пора было просыпаться. Я услышал истошный крик чаек и хлопанье крыльев. Они приземлялись на воду рядом со мной и вперевалочку подходили ко мне без страха, элегантно, как официанты, предлагающие карту вин.

Помотав головой, я сел и стер ладонью слюну со щеки. Мой сон разума больше не рождал чудовищ. И это главное.

У моей машины стояли двое: бедуин в широченной рубахе с калашниковым в руках и офицер регулярной армии Севера в полной выкладке. Мою сонливость как рукой сняло.

Я стряхнул с одежды песок и направился к своей машине.

«Селям алейкум! [13] Мир вам! (араб.). Белад-эр-Рум?» [14] Европа? (араб.). Я кивнул. «Инглис, немей?» Я отрицательно махнул головой: «Нет, русский», – и протянул разрешение на проезд. Они долго разглядывали документ, недоверчиво качая головой. «Машалла!» [15] Междометие, выражающее восторг или удивление (араб.). Я закрепил произведенное впечатление арабской мудростью: «Пустыня принадлежит всем». Офицер улыбнулся. «Надеюсь, вы не будете больше помогать этим проходимцам с Юга». Я улыбнулся ему в ответ: «Нет. Нас больше не интересуют чужие дела». Бедуин посмотрел на небо, где медленно парила огромная птица: «Эль-бюдж [16] Птица-падальщик (араб.). . Летит на Юг. Скоро начнется война». Офицер протянул мне документы. «Мархаба!» [17] Прекрасно, ты будешь желанен нам! (араб.). И они пошли дальше по дороге.

Через десять километров дорога резко уходила влево, к Таизу. В просветах холмов в последний раз мелькнули воды Красного моря. Дальше к югу простиралась безжизненная пустыня Южной Тихамы. Мне туда не надо.

Следующий поворот изогнулся вправо, слева остались облезлого вида холмы. Впереди – древний город Забид, в котором Пазолини снимал «Тысячу и одну ночь».

Это был странный город. Если бы не автомашины, проходящие через город по дороге из Ходейды в Таиз и обратно, можно было бы подумать, что это мираж.

Был полдень. Солнце жгло немилосердно, и улицы почти опустели. Двери лавок были заперты, и возле них, в тени, там и сям спали люди в грязной рваной одежде. На их лицах застыла блаженная улыбка. «Счастливым арабам» должны сниться счастливые сны.

Живым был только идущий по кругу верблюд, который выжимал из каких-то семян масло.

Я медленно проехал по вымощенной камнем главной улице, стараясь никого не разбудить. Порыв ветра поднял тучу пыли, ударил по стеклу и поволок по камням обрывки пластиковых пакетов.

На выезде из города вдоль обочины валялись сбитые машинами собаки и кошки, раздувшиеся от жары.

На склонах холмов, поросших чахлой травой, паслись козы. Около них у куста терновника неподвижно стоял козопас, черный как лакрица. Сцена из глубокой первобытной древности. Одна из коз отбилась от стада и стояла в стороне, поедая целлофановый пакет.

До Таиза, где я решил заночевать, было 90 километров. Я увеличил скорость и обогнал заляпанный грязью ветхий грузовик со стоящими в кузове пассажирами и несколько джипов. Машин на дороге становилось все больше.

В стороне от дороги в заходящих лучах солнца блеснула вода. Согласно карте это была вади Харид, единственная в этом краю речушка с круглогодичным стоком. Вдоль воды зеленел тростник, за ним кустились невысокие деревья со светлой корой. На берегу были разбиты бедуинские шатры. Рядом с ними, вытянув шеи, лежали верблюды, укрытые расписными попонами. Дымился костер. Легкий ветерок доносил запах дыма. Я напрягся, но из шатра, откинув полог, вышла красивая женщина с открытым смуглым лицом, в красном широком платье и шароварах. У нее были пухлые руки и тяжелый низ. Она равнодушно взглянула на дорогу, а потом из-под руки стала смотреть на склоны ближайших холмов. Но там никого не было.

Интересно, кто эта женщина? На вид ей лет сорок, темная кожа, почти эфиопка, значит, родилась где-то на побережье Красного моря. Скорее всего, она вторая жена не очень богатого человека, у которого всего несколько верблюдов и маленькое стадо баранов. Когда-то ее муж хотел иметь четырех жен, но не смог позволить себе больше двух, да и те доставляют ему много хлопот, сплетничая о нем у колодца, поскольку его мужские возможности основательно поубавились.

Больше ничего в голову не приходило.

Дорога огибала огромную гору со срезанной верхушкой и пологим спуском в одну сторону, как на картине Рериха «Твердыня Тибета». В вечерних сумерках цвета стали гуще и ярче. Заходящее солнце осветило деревни, расположенные на склонах гор. Глиняные небоскребы, взбирающиеся вверх, вперемешку с чахлыми хибарами.

Еще за одним поворотом в небольшой седловине лежал Таиз.

Город процветал. Я вырулил на стоянку и немного побродил по лабиринтам старого города. Но очарования «тысячи и одной ночи» не возникало. Улицы были забиты гудящими автомобилями и арабами, одетыми в европейские костюмы.

Избавляясь от солнца и толпы, я выбрал гостиницу Sofitel Taiz, стоящую на небольшой горе, склоны которой были застроены богатыми особняками.

В отеле было потрясающе тихо. Но когда я спустился к ресторану, услышал шум голосов. Несколько богато одетых арабов обсуждали предстоящую войну с Югом. Я это понял по передающейся из рук в руки карте.

После десерта мне предложили кофе и кальян, но я отказался. Безумно хотелось спать.

Но сначала надо было позвонить Марсо и отцу. С Москвой было глухо. Я стал набирать телефонный номер родительской квартиры. Дело шло медленно. За это время я успел несколько раз пережить свое свинское отношение к матери, ничем не оправданную спешку в общении с отцом, сестрой и племянниками.

– Отец!

– Ты где?

– В Йемене.

– Ничего себе! Там скоро начнется война, будь осторожен. Лучше тебе вернуться. Как-нибудь проживем.

– Как-нибудь у меня не получается. Так же, как и у тебя. Отъезд за рубеж – естественное следствие любой революции, если оказываешься не на той стороне баррикады. Но не все потеряно. Будут деньги – отправлю тебя с матерью на юг, а всех «этих» пошлю куда подальше. Я еще вернусь домой на белом «Мерседесе».