Арие Бен-Цель - Рассказы для Ноя

Ной устало кивнул, и они, выйдя в коридор, направились в комнату, которая часто в детстве служила ему спальней.

Укрыв внука пледом, бабушка пошутила:

– Ну что, рассказать тебе сказку?

– Сказку не надо, но вот за какую-нибудь историю я был бы очень благодарен. Я уже полгода ничего не писал – просто не о чем. Мне кажется, что это не то, что называют творческим застоем. Это нечто вроде творческой пустыни, – с горечью произнес Ной.

– Знай, что все образуется. Твои отец и дед очень тебя любят и желают тебе добра, но каждый по-своему. Они очень обеспокоены, и это тоже на тебя давит. Сомнение – путь к истине, а компромисс – враг таланта. Наши мудрецы очень давно сказали, что любое падение – это предзнаменование последующего взлета. А теперь спи, тебе нужно отдохнуть, – бабушка погасила свет и закрыла за собой дверь.

Ной заснул не сразу. Все высказанное им и услышанное от бабушки должно было улечься в предназначенное для этого место внутри сознания. Возможно, это и называется – успокоиться. Этот процесс на удивление прошел так гладко, что Ной и не заметил, как заснул.

Сначала произошел обычный провал почти в небытие, сильный и глубокий. Но так продолжалось не долго: глубокий сон, как правило, долго не длится. После того, когда провал кончается, иногда возникают сны. В любом случае, когда Ной поднялся из глубины, во сне он обнаружил себя вновь в салоне.

Перед ним сидели трое мужчин. Все были примерно одного возраста, около сорока лет. Нельзя сказать, что они были очень похожи. Все трое – светловолосые, с определенно восточноевропейскими чертами. Тех, что сидели по бокам, он узнал практически сразу, хотя и был удивлен эдакой их метаморфозой. Он узнал их по фотографиям, которые много раз видел в семейных альбомах. Просто сначала, посмотрев на этих людей, отказался принимать за действительность то, что не могло ею быть. Он распознал в них отца и деда, хотя сейчас, во сне, они выглядели ровесниками. Отец сбросил лет двадцать пять, а дед, получается, скинул больше сорока. После этого открытия Ной легко догадался, кто же был третий. Дело в том, что фотографий прадеда в молодости у них не сохранилось, кроме той, висевшей на стене, где он уже был средних лет. Итак, третий, сидевший между дедом и отцом, тоже выглядел на сорок и, словно подсказывая, кто он такой, сидел прямо под своим портретом, сделанным около ста лет назад. Ной легко соотнес его облик с портретом на стене: те же умные и проницательные глаза. Борода несколько меньше, брови менее густы, лоб не так велик, как на портрете, однако, вне всякого сомнения, это был он – прадед в свои сорок лет.

– Добрый вечер! – поздоровался Ной как-то рассеянно и сразу же добавил: – С праздником!

Его голос звучал несколько удивленно и, может быть, даже испуганно.

– С праздником, – ответили мужчины спокойно.

– Садись, посиди с нами, – приятным голосом и с дружелюбной интонацией произнес сорокалетний прадед из прошлого века.

Ошарашенный, загипнотизированный Ной присел напротив. Нечто на редкость абсурдное, что-то вроде «а не третейский ли это суд?» промелькнуло у него в голове.

– Мы знаем, что тебе тяжело, – произнес тот, который был сорокалетним отцом.

– И хотели бы тебе помочь, – добавил сорокалетний дед.

– А как вы здесь… – неуверенно, сбивающимся от удивления тоном начал Ной.

Переглянувшись, все трое улыбнулись.

– Мы хотим тебе помочь, – ответил за всех прадед.

– Не волнуйся, – произнес знакомый женский, но более молодой голос.

Посмотрев влево, он увидел бабушку, молодую и красивую. От нее буквально исходило тепло. Несмотря на всю неординарность обстановки, Ной начал ощущать труднообъяснимое спокойствие. Испуг прошел, и он даже почувствовал своеобразный уют в этой странной и непонятной атмосфере. Изначальное напряжение таяло на глазах, и ему на смену приходил какой-то неописуемый поток комфорта, тепла с оптимальной мерой расслабленности и легкости.

– А как вы мне можете помочь? – постепенно обретая смелость и слыша свой голос как бы со стороны, спросил Ной.

– А в какой помощи ты нуждаешься? – негромко, но четко, приятным баритоном, вопросом на вопрос ответил прадед.

– Даже не знаю. У меня все не так… – сказал Ной медленно, задумался, вдруг начиная осознавать, что не может конкретно сказать: что же с ним не то.

– Ну, это несколько абстрактно… – в тон ему ответил дед.

– Да, попробуй-ка поконкретнее, – вставил отец.

– Мне, по-видимому, придется переписывать план моей диссертации, – сказал Ной неуверенно.

– И что? – почти в голос спросили все трое. Это прозвучало, как эхо поколений.

– Это ведь твое первое предложение темы? – спросил дед. – Так что это вполне закономерно.

– Отец постоянно критикует меня, – почему-то сейчас решил пожаловаться Ной.

– Родители часто так поступают, – примиряюще сказал прадед. – В этом выражается их озабоченность. Тебе ведь не хотелось бы ощущать их равнодушие? Думаю, что когда-нибудь ты поймешь и это.

– Почти все мои сверстники уже давно устроенные, у всех семьи, карьеры, – опустив голову, Ной продолжал взывать к сочувствию предков.

– Но ты же прекрасно знаешь из жизни, литературы и истории, что не у всех все получается одновременно, – ласково отозвалась бабушка.

– Нет, ты не говоришь нам того, что беспокоит тебя на самом деле. Все, что мы тебе сейчас сказали, ты и сам прекрасно понимаешь, – сказал прадед.

В комнате установилась тишина, и впервые с начала этой странной встречи Ной почувствовал какое-то напряжение, хотя ничего тревожного вокруг не было. Напротив, ощущая некоторый дисбаланс, он понял, что от него ждут ответа. Того ответа, в котором отразится то, что пока неведомо ему самому, из-за чего он и не может обрести внутреннее равновесие, столь необходимое ему, чтобы жить полной жизнью.

Ной словно выдавливал из своего подсознания, как из тюбика, созревавший ответ.

– Я боюсь, что все написанное мной до сих пор действительно ничего не стоит и что, в лучшем случае, если создам еще что-нибудь, оно будет на том же уровне. Я боюсь, что мне больше не из чего лепить. У меня нет темы, нет стержня, нет героев и, по-видимому, нет таланта, на который я так надеялся, – он выпустил, как пар из кипящего котла, всю свою боль, сам себя ошарашив собственным откровением.

Боль обрела силуэт не только для троих мужчин и женщины, беззвучно слушающих его, но и для него самого, до сих пор не способного в себе эту боль распознать.

– Что-то можно написать даже ни о чем. Вопрос – как! А наличие интересного материала и определенные способности, позволяющие перенести его на бумагу, не делают человека писателем. Иногда требуется написать целую книгу, чтобы в этом убедиться, – серьезно сказал отец.