Петр Леонтьев - Дорога в Рай

В Николаевске я впервые услышал песню «Вечер на рейде». По дощатому тротуару шёл небольшой пионерский отряд и пел её. С первого слова я как-то весь встрепенулся. «Это про Ленинград», – сказала мама, и я сразу же впитал эту песню от первого слова до последнего. И потом уже с ней не расставался, пел всюду. Тихо. Про себя…

Небольшой катер «Гастелло» с весёлым тарахтением вёз нас из Николаевска в Нижнее Пронге. Жора, матрос, с первой же минуты обратил внимание на сестру мою Муську и всё свободное время уделял ей, шутил и балагурил. Меня Жора к себе расположил, и я уже считал его своим другом. Амур в Хабаровске широк и красив. Правый берег, на котором располагается Хабаровск, крутой, высокий, с утёсом, на котором расположилась площадка, с балконными перилами, удобная для обозрения. Двухкилометровая ширина реки впечатляет. Открыт для обозрения левый, низкий берег, песчаный естественный пляж. Лодки, катера, пароходы… Смотреть – не насмотреться. Но 56-километровая косая ширь Амура от Николаевска до Нижнего Пронге просто ошеломила. Посёлок на самом берегу, скобкой окружённый таёжным лесом, был издали так весел, приветлив! И правда, стоило катерку причалить к маленькой пристани, тут же жители окружили его, радостно стали обниматься с прибывшими. И маму, и нас с Муськой встретили, как дорогих гостей. Тётенька, с девочкой моего возраста, взяла мамины вещи, и мы пошли к ней в дом. Главное, что сразу в посёлке бросалось в глаза, – это рыбозавод, с вывеской на воротах «Всё для фронта! Всё для победы!». Маму на этот завод пригласили работать начальником планового отдела. Но жилья не было. Вот мы и стали жить на квартире у тёти Аси (имя я сейчас придумал, потому что не помню, как и имени девочки. Назову девочку Шурой). С Шурой подружился я моментально, ещё по пути домой. Муська смеялась: а как же Сара? Уже забыл? Но, во-первых, Сара осталась в Хабаровске; во-вторых, семья Сары куда-то переехала после смерти дяди Изи из нашего двора. В первые же дни проживания я перезнакомился со всеми детьми посёлка. Мальчишки как-то мне не приглянулись, а вот девочки… Я всегда любил проводить с ними время. Тихие игры в дом, с разноцветными бутылочными стёклышками, с пуговичками, ракушками, с тряпочками и куколками из тряпочек, размягчали меня. В голову не лезли шалости, обычные для меня. Мама подталкивала меня: «Поиграй, поиграй с Шурочкой и Неликэ». И уходила, спокойная, на работу. С девочками я мог спокойно играть целый день. Особенно мне нравилась нанаечка Неликэ. По-русски она говорила с милым акцентом. С раскосыми чёрными глазками, с чёрной косой… Я мечтал на ней жениться. Мне нравилось, что у меня будет тихая, со всем согласная жена. Нравился мне и отец её Николай (кстати, почти все мужчины в стойбище были Николаями). Один раз я был в стойбище и удивился тому, – как много в нём было собак лаек и вялилось красной рыбы на верёвках. Я любил вяленую рыбу, особенно тешу. В Пронге рыбу разрешалось ловить только нанайцам, остальным жителям посёлка лов рыбы был запрещён (всё для фронта!). Зимой Николаи ездили на нартах. Жизнь этих весёлых людей мне очень нравилась. Нравился быстрый разговор, всегда о чём-то простом, понятном и очень нужном. Ничто не ускользало от их внимания. Меня отец Неликэ подробно расспросил, кто я, откуда, как звать, пожалел моего отца. В дальнейшем, когда мама получила комнату в двухэтажном доме, в переделанном и отремонтированном туалете, Николай с Неликэ стали часто посещать меня, и мы катались на нартах с упряжкой собак. Было очень весело. Он подарил мне маленькие, красиво расшитые торбаза и маленькие нерпичьи лыжи, на которых легко можно было взбираться в гору и лихо скатываться вниз. Иногда мы с Неликэ цеплялись палками с крючками за нарты и неслись по зимней дороге заледенелого Амура, проложенной санями в сторону Николаевска. До Николаевска было 56 километров. Ещё раз запомним это. Пригодится.

Интересного в посёлке было много. Например, когда мы прибыли в посёлок, вода была ещё тёплая, и местные детишки барахтались в реке от души. Некоторые, постарше, умели плавать. За них взрослые особенно беспокоились. И не зря: одного мальчика быстрое течение далеко отнесло от берега, и за ним снарядили специальную лодку.

Плавать я не умел, и мама принесла мне чурбак, чтобы я держался за него. Удивительно, что я не помню беспокойства её, когда я отплывал довольно далеко, разворачивался и вновь плыл к берегу. Я полюбил свой чурбак и всегда уносил его домой. Нравилась мне свалка обрезков жести за складом, из которых я, с помощью камня-«молотка», делал лодочки и самолёты. Но особенно я полюбил скалистый высоченный обрыв, где находилось кладбище. Вначале я боялся туда ходить. Поэтому ходил с группой. И всё равно было страшно. На кладбище было много малины, но есть её взрослые запрещали. Однажды я подошёл к узкой тумбочке и со страхом сбросил в неё камень. Камень глухо ударился, и я с воплем помчался прочь. Сначала я кричал от страху, а потом, пока бежал, будто забыл причину крика и кричал в своё удовольствие.

– Чего орёшь? – спросил меня встретившийся внезапно мужчина. – Испугался чего? Ты кто такой?

Я не мог ничего сказать и лишь сдавленно дышал.

Но глаза мужчины смотрели по-доброму. Он привёл меня в свой дом, который оказался рядом. Жена ему сказала:

– Да это сынок Антонины, плановика с завода. Разве можно ходить детям в одиночку на кладбище? Там ведь страсть такая. Да и бык красный там гуляет, может забодать. Да и медведь, и мало ли чего?

– Хватит пацана пугать. Всё это выдумки. А вот ходить туда, и в самом деле, не стоит. Тебе что, негде гулять? Вон какой посёлок. Гуляй себе.

– А это что? – ткнул я пальцем, совсем освоившись.

– А это баян. Хочешь, поиграю?

Я кивнул головой, и он заиграл. Я тут же вспомнил это звучание на пластинках. Дядя Саша (так назовём его) играл песни одну за другой. Некоторые («Бродягу» и др.) я знал и стал подпевать. Он тоже запел.

– Ну, завыли два волка, – добродушно проворчала жена. – Не напелся на зоне?

Дядя Саша за что-то отсидел срок. На «материке» у него была ещё жена, дети. Но из посёлка ему выезжать было запрещено, вот он и завёл жену другую. Он был настолько добрый, растекался слезами. За что такого хорошего человека посадили?..

Дядя Саша рассказал мне о Ване и Тане, детях-сиротах, которых я видел у пристани, когда мы приехали. Отец у них, моряк, погиб случайно в море. Мать, очень больная, вскоре умерла вслед за отцом.

Была бабушка, едва ходила. Кто-то предложил отдать детей в детдом, но весь посёлок возмутился: что, не прокормить всем заводом? И заводчане взяли малышей на прокорм и воспитание. Так и растут они, общие дети. Всюду их принимают, для всего посёлка они родные. Бабушка не нарадуется.