Таня Ратклифф - МЕТАМОРФОЗА

Василий Иванович обернулся, приподнял брови домиком, но быстро взял себя в руки.

– Зачем он здесь, не ведаю. Но раз спросили, отвечу. Иосиф Виссарионович Сталин был великим человеком, гениальным менеджером и, при всех его мелких недостатках, оказал неоценимые услуги России. Он разогнал и изничтожил еврейскую ленинскую гвардию, восстановил Церковь, возродил буквально из пепла патриотизм и величие империи Российской и многое другое. Но самый точный для меня показатель – дружная к нему ненависть нынешних либералов и демократов, этих гнусных прихвостней американского госдепа. Это, друг мой, есть вернейший признак того, что Сталин был России необходим.

Других вопросов не последовало, так что присутствующие дослушали тезисы о самодержавии и перешли к более злободневным вопросам: общим голосованием предали анафеме кощунников, подбросивших в штаб-квартиру движения листовку с изображением распятого Христа и подписью «Казнён за оскорбление чувств верующих», просмотрели репортаж о торжественной поступи русского народа во время Первомая, выбраковав несколько эпизодов, где поступь была не слишком торжественной, а народ выглядел недостаточно русским, обсудили необходимость обратить в правильную веру известного писателя и националиста, по странному стечению обстоятельств впавшего в грех зороастризма, и на десерт вскрыли очередную попытку либералов расшатать общественные устои государства Российского путём пропаганды гомосексуализма и прочей распущенности.

Жизнь шла своим чередом под мудрыми взглядами вождя народов и его белого коня.

На самой границе солончаковой пустыни Дашт-э-Кавир на юге Ирана находится маленький старинный город Ардестан, известный своим замечательным белым инжиром и сладкими гранатами, славящимися по всему Ирану. Население города составляют персы и азербайджанцы, но есть и немало бедуинов, кочующих большую часть года по пустыне.

На востоке города находится знаменитая мечеть двенадцатого века Масжид-и-Джами, а на западе за кварталами глинобитных мазанок и роскошными фруктовыми садами – старинная крепость Фалак-ол-Афлак, построенная в Средние века рыжебородыми Сассанидами для защиты караванных путей от кишмя кишевших здесь разбойников.

Прошли века, разбойники со стражниками переквалифицировались в бакалейщиков и просто нищих, караван-сараи превратились в бензозаправочные станции, а безработная крепость простояла в запустении до середины восьмидесятых годов двадцатого столетия, когда ей заинтересовался корпус Стражей исламской революции. Тогда в замок провели канализацию и электричество, заделали дыры в двух оставшихся бастионах и построили глухую бетонную стену, отделившую двор крепости от городского рынка.

Что происходит на территории ол-Афлака, никто в Ардестане доподлинно не знал, поскольку охрану и другой персонал привозили из Исфахана в закрытых автобусах, а вхожий на территорию крепости шеф местной полиции ничего не рассказывал даже своим четырём жёнам. Но всё равно по базару ходили упорные слухи, что в старинной крепости расположилась тюрьма для особо опасных врагов ислама.

Доктору Фариду Алави оставалось сидеть в этой дыре ещё полгода. И это после стольких лет во Франции, где он учился пластической хирургии в знаменитом госпитале Hôpital Sainte-Périne-Rossini-Chardon Lagache в Париже!

Его ждала блестящая карьера в Тегеране, где дядя Гуссейн уже приготовил для него место в своей клинике, но тут этим мохнатым фанатикам понадобилось переделать всех геев в баб, и на Фарида наложили свою тяжёлую немытую лапу стражи революции. Он уже проработал в Арбестане полтора года, набил руку на кастрациях и вагинопластике до кровавых мозолей и считал дни до того момента, когда его необычный долг перед родиной будет исполнен.

Был уже вечер. Доктор Алави лениво перелистал дело заключённого Vladimir Boutenkovski.

«Поляк, наверно», – подумал доктор, раскуривая крепкую французскую сигарету и постукивая по столу тонкими сильными пальцами.

Согласно делу, заключённый уже умер не далее как вчера от внезапного сердечного приступа, и зачем надо было делать операцию официально мёртвому человеку, было не совсем понятно… но в последнее время доктор перестал задавать глупые вопросы даже самому себе.

Boutenkovski, Boutenkovski…

Пожалуй, можно запланировать его на четверг. И, может быть, подшить ему силиконовую грудь следующим этапом…

Доктор Алави предполагал, что эта техника пригодится ему и в последующей практике, а кроме того, был неисправимым перфекционистом.

Конечно, можно было бы за пятнадцать минут оттяпать член и мошонку и ещё за полчаса соорудить некое подобие влагалища, но Алави не мог поступиться своими профессиональными принципами и каждому несчастному пидору, попавшемуся в когтистые лапы иранского правосудия, искусно сохранял все нервные окончания, ведущие к пенису, создавал высокохудожественный, вполне функциональный клитор и надёжную вагину.

Уже через несколько месяцев новопостроенные гениталии нельзя было отличить от природных, и иногда в предутренних снах Алави, не отказывавший себе, по крайней мере в прошлой жизни, в удовольствии сходить в шикарный бордель, оказывался в постели с кем-нибудь из своих пациентов. В такие дни он просыпался в холодном поту, и лишь большие глотки контрабандного коньяка помогали ему смыть непотребные сновидения.

После суда – или того, что персюки называли судом, – худощавый мужик в очках поговорил с ним приватно, в присутствии только переводчика. Своим воспалённым умом Бутенковский понял только, что его не убьют, но превратят в женщину.

«Только бы выбраться отсюда живым, а уж потом я с вами, вонючими хачиками, рассчитаюсь. А пол восстановлю. Стала же как-то дочка Шер мужчиной…» – хваталось его сознание за спасительные соломинки.

Из Тегерана арестанта везли много часов в тряском закрытом тюремном автобусе в неизвестном направлении, потом выгрузили в маленьком глухом дворе, похожем на какой-то исторический музей, среди средневековых зубчатых башен и бастионов из грубо обтёсанного камня. Впрочем, барак, куда его в итоге поместили, был вполне современным сооружением из ребристых сборных конструкций казённого грязно-охряного цвета.

Бутенковский придирчиво осмотрел своё новое пристанище: двухъярусные нары, грязный матрац с небрежно брошенным на него синим одеялом, дыра в полу в дальнем углу для физиологических нужд. В камере пахло мочой и было невыносимо холодно, несмотря на приближающееся лето. Сквозняк дул понятно откуда – единственное окно, если его можно так назвать, настолько оно было мало, прилепившееся под самым потолком, было зарешечено, но не остеклено.