Таня Ратклифф - МЕТАМОРФОЗА

– Господин Бутенковский, вы находитесь на территории исламской республики Иран. Вас привезли сюда, чтобы покарать за преступления против Аллаха, и вы видите перед собой Исламский революционный трибунал.

– Здесь какая-то ошибка. Никаких преступлений я не совершал и вообще…

– Вы обвиняетесь в грехе содомии, – оборвал его переводчик, и бородач развернул монитор компьютера и включил видео.

Владимир Сигизмундович с растущим ужасом увидел свой гостиничный номер, себя, лежащего на кровати, изящного юношу, спускающего с него штаны и присасывающегося куда-то там, между ног, затем бородатого мужика с устрашающего размера членом и самого себя под этим мужиком… во всех цветных деталях…

– Грех содомии в нашем государстве карается смертной казнью. Никому не известно, что вы в наших руках, так что не беспокойтесь о дипломатических осложнениях. Их не будет.

Холодный пот выступил на лбу окаменевшего Владимира Сигизмундовича. Рубашка на спине стала совершенно мокрой.

Сидевший справа сказал что-то ещё, и переводчик немедленно продолжил:

– Но в своей неизъяснимой гуманности аятолла Хомейни предлагает всем раскаявшимся преступникам лечение вместо смерти. Подробности мы вам сообщим позже.

– Вы не имеете права, меня будут искать… – забормотал Бутенковский, но его опять никто не слушал.

Актовый зал клуба «Красное ретро» («У нас вы ощутите себя опять в славном советском прошлом!») выглядел весьма ностальгически: по углам скромно, но с достоинством зеленели лакированные фикусы; гладко выбеленные стены вызывали неукротимое желание украсить их портретами победителей социалистического соревнования и тем или иным моральным кодексом; и только в центре над небольшим подиумом висел широкий белый экран, а не портрет хитро щурящегося дедушки Ленина.

Клуб ныне покойной текстильной фабрики в процессе развала социалистической системы хозяйствования пошёл по рукам и в конце концов совершенно неисповедимыми ни для еврейского бога, ни для налоговых органов путями оказался собственностью местной синагоги. Самой синагоге клуб был ни к чему («Ни в пиз… кхе, кхе… ни в борозду, ни в Красную Армию» – как выразился, слегка краснея, матерщинник и выпивоха старший раввин Шляпентох), поэтому зал сдавали в аренду подённо кому попало, при условии, что эти кто попало не совсем уж забубённые фашисты.

Некоторые организации проводили здесь регулярные собрания и митинги, поэтому их знамёна, транспаранты и прочие параферналии хранились прямо тут, в задней комнате, и завхозу рабби Мойше (в миру Михаилу Александровичу Либерзону), не обременённому никаким образованием, приходилось с большим напряжением всех извилин головного мозга запоминать, когда надо вывешивать Иоанна Кронштадтского, когда далай-ламу, а когда Че Гевару. Иногда завхоз ошибался, и происходили пренеприятнейшие казусы.

Так, сегодняшнее совещание актива общественно-политического движения «Слово и Дело», солидарного с правящей партией, но занимающего гораздо более принципиальную позицию по вопросам защиты православных ценностей и самостийного русского пути, проходило под сенью вообще-то не входящего в официальный пантеон «Слова и Дела» Иосифа Виссарионовича Сталина, изображённого неизвестным художником на белом коне (возможно, нижняя часть портрета осталась от невостребованного маршала Жукова) и с нимбом над головой.

Ошибка рабби Мойше была, впрочем, извинительна, поскольку тотемом «Слова и Дела» был Добрыня Никитич, чаще всего восседавший на точно таком же белом коне и, наверное, принадлежащий кисти того же мастера постреалистического изобразительного искусства.

Сталина заметили все присутствующие, кроме главного идеолога «Слова и Дела» Василия Ивановича Фурманова – высокого живого брюнета с подозрительным на предмет неславянства крючковатым носом, энергично жестикулировавшего и расхаживавшего по сцене спиной к генералиссимусу и корифею всех наук.

Василий Иванович был автором одного из фундаментальных тезисов движения о том, что главным злодеем российской истории был Пётр Первый, понавёзший в блиндированных вагонах немцев и голландцев на погибель русской посконности и самобытности. Кроме разработки партийной теории, Фурманов отвечал за повседневную воспитательную работу среди молодёжи движения, то и дело норовившей впасть в какую-нибудь ересь.

Сейчас Василий Иванович с напором моложавого бультерьера излагал свои воззрения насчёт православного самодержавия как единственно приемлемой формы правления в России, но мысли его витали в далёком южном Азербайджане.

Прошло уже четыре дня с тех пор, как стал точно известен объём бюджетных денег, выделенный в этом году Кремлём на формирование политически правильных взглядов сетевых пользователей. Действовать надо было быстро, а наиболее почётный, уважаемый, влиятельный и вхожий в нужные сферы член движения как сквозь землю провалился. Задержался в командировке, по сотовому недоступен. Морской дьявол бы его побрал.

Присутствующие в зале две дюжины коротко стриженных молодых людей, три переметнувшиеся от коммунистов пенсионерки и трое-четверо людей средних лет в дорогих деловых костюмах, ничего не подозревая о тревоге, снедавшей Фурманова, глядели, как он рассуждает о самодержавии и народности на фоне Иосифа Виссарионовича, и гадали, что бы это значило. Неужели планируется возвести на пустующий российский престол династию Джугашвили?

– Василий Иванович, – наконец решился один из молодых людей, – у меня тут вопрос…

– Людям, плохо представляющим, что такое православная монархия, – осадил его идеолог, раздосадованный таким нарушением гладкого течения своей речи, – предлагаю воздержаться от высказываний, чтобы великую идею не запятнать. А плохо представляют себе это практически все, потому как питаются тем, чему учила бесовская антимонархическая советская власть.

Бывший инструктор идеологического отдела Черновицкого горкома комсомола прекрасно знал, о чём говорил. Но только Василий Иванович собрался отослать проштрафившегося молодого человека к идеологически правильной литературе, как тот уточнил, что интересуется изменением отношения господина Фурманова к товарищу Сталину.

– Я не понимаю, чем вызван вопрос. И при чём вообще тут Сталин? – удивился Василий Иванович. – Вы, мой друг, совершенно не следите за ходом моей мысли.

– В том и дело, раньше вы о нём никогда не говорили, и вдруг… – Молодой человек смолк и указал рукой в сторону изображения Иосифа Виссарионовича.