Валерий Грушницкий - Над питерскими улочками

Вот уже без грима иду я по этим мокрым итальянским улочкам. Раньше они такими не были. Да и всё было другим. Смотришь на эту безмозглую кошачью морду и сразу понимаешь – Базилио. Других таких жирномордых я и не видел в помине. Шерсть уже не вьётся, а жирнится и превращается в бесформенную массу, собравшуюся в комки из грязи и пыли. Глаза при отблесках луны не блестят, иа должны бы. Когти этого бывалого чудища давно сточены камнями отжившего прошлого. Милостыни просит бездомное существо. И как же не дашь, коли просят? Да денег в театральном костюме я не привык носить – карманов в нём нет. Пламя уж угасло в моей душе, поэтому иду, жадно ища в дороге хоть что-то значимое, хоть что-то важное. Птица пролетела. Вроде голубя. Как же тебе хорошо, голубь! Летишь, а свобода сама просится к тебе в распростёртые от ветра крылья. И, пускай, холодно! Тепло греет сердце. Хоть что-то его теперь греет. Теперь уж главное – до дома дойти, а дальше – как пойдёт. Главное – идти и не останавливаться. Остановка здесь может тебе многого стоить. Жизни например. Хотя, зачем, впрочем, жизнь? В большинстве своём мы проживаем её ради удовлетворения своих типичных потребностей. Надо же жить для других. Так для меня даже хуже бывает. Вот слепой. Его все видят, а он никого не может видеть. Не так уж это и страшно. А вот, когда любишь один-одинёшенек, а тебя никто не любит – вот это уже страшно. Каждому нужно быть любимым, ибо как иначе? Иначе уже – крах.

Опять этот дом. Глупый, странный, скошенный – так я его видел, да и до сих пор вижу. После раскола театра пришлось где-то снимать квартиру, ибо кроме театра у меня жилья не было. Остальные тоже разбрелись кто куда. Еды тут бывает очень мало. Настолько мало, что я исхудал до таких «широт», что тону теперь в своём костюме. Я уж и не припомню, носил ли я какую-нибудь другую одежду, кроме этого балахона, покрывающего твою исхудавшую тончайшую тушу до самых пят. До сих пор не припоминаю. А за окном опять дождь. Не к добру это – редко тут бывают такие долгие ливни, такие холодные ливни. Дрожь не проходит по всему телу, а оседает в поджилках, остаётся там до осознания всего произошедшего. Так и проходит день последней выжившей куклы. Остальные померли от страха и грубости. Смотришь на эти пропитые рожи, ужасаешься тому, как просто их всех обмануть. Пить так просто. Так просто забыться в своих мыслях, плохих или хороших! Ведь так просто не искать решения проблемы, а избавиться от неё таким способом. Так просто. Но за простоту есть своя цена – они глупеют, словно курицы, живущие на скотном дворе. Сами они об этом не беспокоятся, а мне страшно. Мне страшно жить рядом со скотом, способным на убийство. И ведь они об этом не задумываются! Безмозглые твари. Отцепиться от этой заразы они уже не в силах. Я и не знаю, что теперь делать. Бежать – страшно, оставаться – глупо, а больше вариантов я и не предполагаю. Словно тюрьма, а не дом. Ибо только в тюрьме приходят мысли о… выходе отсюда. Путь к этой цели сложноват, но я могу и постараться, правда. Только нужно выбрать что-то конкретное. Может, выстрел в голову? Или повешенье? Всё-таки выстрел в голову безболезненнее. Уже даже дышать здесь тошно. Воздух пропах пылью, а теперь и мокрой грязью, заполонившей зловонные клоаки городов.

Холодно. Я уж и не выхожу теперь из комнаты. Еды нет, а та, что есть, уже давным-давно испортилась. Одежды раскиданы везде – нет никакого порядка. Лишь гроза мелком отдаётся лязгом сабли за окном. Стоит запах того самого вина, которое добываешь не ради наслаждения и услады вкуса, а ради самого факта испития вина. И вообще лучше спать, а не пить. Так скучно жить в этом убожеском мире. Пойду спать.

В Санкт-Петербурге в одном из жилых домов был найден труп самоубийцы в костюме чёрно-белого арлекина. На лице был нанесён грим с чёрной слезой под правым глазом, а брови были сильно подведены. В квартире было найдено множество киноплёнок, дисков с экранизациями произведения «Буратино». На стенах висели плакаты с изображениями одного из главных героев этой сказки – Пьеро. На ноутбуке было сохранено множество фото, на которых были запечатлены моменты убийства и расчленения людей в синих париках. Погибший подозревается в совершении частотных убийц лиц женского пола, подтверждение чего было найдено на компьютере. Личность самоубийцы нельзя установить, так как грим будто бы не смывается – он плотно осел на клетках кожи. Шкафы были заполнены в основном женской одеждой. Из мужского был лишь театральный костюм Пьеро, в котором убийца предположительно выслеживал девушек, убивал их, расчленял, надевал на них парики, дабы создать образ Мальвины, а потом фотографировал их и сохранял фото на ноутбук. Все мысли он выкладывал в личный блог. Его мы привели выше. Дело до сих пор очень запутанно, поэтому поиск убийцы будет продолжен.

Соне Мясниковой, которая смогла прийти на выручку и помочь в минуту тяжёлой невзгоды.

Владимир Маяковский

На Невском обосновалась одна маленькая парикмахерская. Зелёная такая. И вывеска у неё горела ярким зелёным неоном, слабо освещая ночной Петербург. Все вывески были выдержаны в каком-то едином стиле, а эта вот была особенной. В зелёном кругу красовался иероглиф, который можно прочитать, как «мидори», и означает он, собственно зелёный цвет. Да, неоригинально, но хотя бы интересно и более чем интригующе. Никогда подростки, а тем более подростки с окрашенными волосами не проходили мимо этой странненькой парикмахерской. Обычно после стрижки они отправлялись в кафе «Dead Poets», где запивали свою «горечь обид». Ох уж эта молодёжь! Высокомерна до беспамятства! А девушки, выходящие из этой парикмахерской, чаще всего с зелёными волосами, за их счёт становились красивее раз в сто, ибо почему-то Мидори могла находить тот самый оттенок зелёного, подходящий определённому человеку. Стоп! А кто такая Мидори? Это – хозяйка этого заведения, которая подрабатывает иногда здесь обычной парикмахершей. Несмотря на своё имя, из зелёного у неё были лишь глаза. Чёрные, словно угольный кокс, волосы всегда собирались в высокий хвост и опускались до половины худенькой спины. А эта спина! Великая вещь! Чтоб казаться больше, она надёргивала на себя всё больше и больше вещей, затмевая себя. Вспомню лишь чёрную футболку с какой-то заезженной фразой про отношения, да чёрно-белую рубашку в клетку. Остальные вещи не столь важны, отчего зацикливаться на них не желаю. Перстней она не носила, как, собственно, и цепей, разве что крестик православный можно было изредка видеть на её ключицах, когда та решала пробежаться по Невскому вдоль и поперёк. Ой, сколько взглядов на неё тогда падало! Хотя и груди-то её и не было видно, видимо, люди с Невского сразу смотрели в душу, а там-то – рог изобилия! Как понятно из имени, она была японкой. Но как же японка оказалась на Невском? Родители её, зажиточные богачи, не хотели тратить состояние на ребёнка, который плохо учился в школе, а потом ещё и хвастался этим перед сверстниками. Отец думал отправить Мидори в Северную Корею, но не захотел, чтоб девочка видела себе подобных, поэтому было решено депортировать её в Россию вместе с её парнем Гурином. Санкт-Петербург она сама хотела давно посетить, но никак случая не выдавалось, а тут сама судьба её по голове погладила и швырнула в неведомую Россию. А идея основать парикмахерскую ей пришла, как только она увидела подростков Питера – почти поголовно все носят длинные чёлки, либо хотят гоголевское каре, но ни у кого не выходит. Вот она заняла денег в банке, открыла парикмахерскую – как раз а тот день «съезжала» с помещения пышечная. А пышечная занимала огромное помещение. Здесь она и решила открыть парикмахерскую имени самой себя – парикмахерскую Мидори. Клиенты потихоньку начинали сами к ней ходить, и даже не требовалось большого количества той самой навязчивой питерской рекламы. Но, как известно, человеку всегда всего мало. Так случилось и с Мидори. Ей безумно надоело стричь девушек лёгкого поведения! Как же они её бесили! Их она не почитала за людей. А ведь именно они помогли ей сколотить деньги на парикмахерском бизнесе. Из-за них пошла дурная слава о заведении Мидори. Люди проходили мимо этой яркой зелёной вывески, думали, мол, подстригается очередная Лола или Афродита, а после брезговали. В Петербурге на каждом столбе висят эти разноцветные листочки с надписями «Отдых», «Любовь», «Страсть» и т. д. На бумажках этих ещё бывают зачастую имена и один и тот же номер телефона везде. Своими руками Мидори сдирала их, оставляя на их месте остатки былых фантазий тех толстых господ, что ходят под ручку с лысыми чёрными бугаями, а после садятся в свой чёрный бронированный внедорожник и уносятся вдаль с очередной Лили. И именно это сподвигло её на ужасную вещь, про которую я собираюсь поведать позже.