Валерий Грушницкий - Над питерскими улочками

Дизайнер обложки Лиана Костромитина

Иллюстратор Евгения Юсупова

Иллюстратор Поля Флер

© Валерий Александрович Грушницкий, 2020

© Лиана Костромитина, дизайн обложки, 2020

© Евгения Юсупова, иллюстрации, 2020

© Поля Флер, иллюстрации, 2020

ISBN 978-5-4498-6429-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вот он. Санкт-Петербург. Этот город разве можно описать какими-либо имеющимися в данный момент в вашем словарном запасе словами? Сомневаюсь. Город этот велик, безусловно. Везде тут стоят памятники архитектуры и прочие великие постройки, что молодёжь называет "безвкусицей". Ну, хотя, что с них взять? Люди тут разные – красивые и некрасивые, белые и чёрные, с очками и без очков. Все они обожают Петроград и лишь ждут подходящего момента, чтобы ещё раз восславить его мощь. А славить есть за что. Проходя по этим бездонным улочкам, сам задумаешься поневоле: "А не рыба ли я? А если рыба, то какая?" Конечно! Как же в городе наводнений не завестись такой предприимчивой рыбёхе? Если сам Санкт-Петербург это позволяет, то, значит, это вседозволенно. Но есть в Петербурге место, о котором знает любой человек. Знает даже тот человек, который ни разу там не был. А знает он это место по тексту самого величайшего писателя всех времён и народов – Николая Васильевича Гоголя. Безусловно, вы уже поняли, что это за место. Место это называют Невским проспектом. Да, это – та самая вена Петербурга! Здесь ошиваются все интеллигенты, понаехавшие в Питер и родившиеся здесь. Их можно сколь угодно ненавидеть, но можно подметить, что если смотреть на петербургских девушек, а именно с зелёными волосами, то с таких женских черт я бы сам иконы писал. Просто этот цвет символизирует жизнь, а жизнь как нигде нужна именно в этом городе. Он её более всех заслужил. И Нева не нужна Петербургу, раз есть в нём этот прекраснейший Невский, который её, можно сказать, заменил. А главная достопримечательность Невского – его жильцы. Жить тут всегда любили мелкие пташки. Именно мелкие, потому что большие селились на Сенатской или Адмиралтейской площади. О двух таких птицах я сейчас и поведаю. Были два закоренелых спорщика – Невская Птичка с Невского проспекта и Воробей-Пирумист с памятника Гоголю. Она – красивая, разноцветная птица. До того она была красива, что и "породы" её определить не могли. Он же – обычный воробей, который выделиться захотел, напёрсток на голову себе навесил, а на подобие шейки нацепил шнурок. Так он у модников подсмотрел. На Невском много птиц было, а она – Птичка, потому что умнее всех была, поэтому из зависти начали её возраст уменьшать, чтоб подумали, мол, глупая. А на Невском она одна такая была, потому и прозвали Невской Птичкой с Невского проспекта. Воробей тоже уникален был. Он, в отличие от Птички, читать умел и про тот самый Невский как раз от Гоголя узнал. В ту же ночь он нашёл его. Так на плече и поселился, отгоняет всех остальных, разве что с Невской Птичкой может почирикать. А вот Пирумистом он сам себя назвал. Я уж и не знаю, откуда он слово этакое выдумал, но он хвалился что он такой Воробей-Пирумист с памятника Гоголю. А познакомились они, когда вместе пышки крали из пышечной напротив квартиры Достоевского. Вылетели они с тарелкой с тремя пышками в пудре, принялись клевать. Как доклевали все по одной пышке, нужно было третью поделить. Каждый за неё боролся, но безуспешно. И тогда решили птицы поспорить, кто лучше историю расскажет или стих споёт, тот, мол, пышку и получит. Невская Птичка с Невского проспекта любила подслушивать всякие рассказы и истории у людей под окнами. Память у неё хорошая до жути была – что ни скажешь, то запомнит, но подругам своим никогда не передавала – лишь с Воробьём делилась. А Воробей сам свои "Чириканья" представить решил. Он услышал, как песни возле его памятника поют, так ему это понравилось, что он сам решил песни сочинять. Но так как инструментов у него не было, то приходилось просто стихи петь и коготками щёлкать в такт. И начала первая рассказывать Невская Птичка с Невского проспекта свои рассказы, а потом уж и Воробей-Пирумист с памятника Гоголю распетушился и все свои "Чириканья" разом выдал.

Обложка от Поли Флер

Саше Холодовой, которая мне показала, что в мире ещё есть место для чистой и непорочной дружбы.

***

голубая комната в самом обычном окне

заперта от холодов

я сам её запер и запер извне

надеюсь что всё хорошо

***

рита цвейг

Театр. Как же долго я его не видел! С тех пор, как этот самый Буратино открыл его, его посещало очень мало людей. В основном, дети из небогатых семей, что очень сказывалось на бюджете. Спустя года лишь осознаёшь всю безымходность положения ребёнка в этой системе, что тебя и за актёра не считает. Ты лишь стараешься, надрываешься, а взамен – ничего! Ни оваций, ни апплодисментов! Всё это словно отобрали у меня, у бедного Пьеро. Когда я работал в театре с Буратино, мне было около лет пяти. Теперь же я никому стал не нужен. Театр сам по себе лицемерен. Ты не сможешь заработать на нём, лишь получишь горькие страдания и обиды, просачивающиеся сквозь нарисованную на лице чёрную слезу. Невозможно глупо верить в такой идиотизм! А я был таким! Малолетним глупцом, которого завлекли в театр обманом. Мне нравилось играть. Только в игре я мог выразить свои чувства к ней… к Мальвине… Это имя… Такие ощущения мгновенно приходят. Я хотел любить, другим же моя любовь была ни к чему. В том числе и ей. Это была словно игра в шахматы. Ты сражаешься с равными, но из-за того, кто сделал первый ход, решается исход всей игры. А потом находишь её в постели с каким-то деревянным плебеем и понимаешь, что всё это было зря. Всё зря! Ты стараешься, мечтаешь, ходишь к ней, добиваешься её, поёшь серенады в лицо. Но ты ей не нужен. Ей нужен тот, кто сможет быть с ней груб. Ведь привыкла эта душа слушать комплименты в свою сторону: про свои хрустальные зубки, про белоснежную улыбку, про кукольное личико. Всё это было говорено и не раз. Но разве будет кто-то слушать бедного юного Пьеро, который изливает душу всему людскому народу? Твои мысли ничего без внутреннего стержня… И это печалит. Более странной вещи я не слышал. Просидев на сцене уже несколько лет, даже возвышаясь на этом куске дерева, говорю от всего своего поэтического сердца, что не могу я так! Я мог бы быть кому-то нужным, но меня все отвергли.