Татьяна Авлошенко - Правило игры

– Что ты выберешь, правнучка Берканы?

– Вольга, я хочу пойти с тобой.

Гризельда не заметила, как смолен приблизился к ней. Неслышная текучая поступь жителя леса. Бабушка рассказывала. И следов не остается. Мягким звериным движением Вольга припал на одно колено. Взгляд из-под длинных ресниц вопрошающий, вспоминающий. И грустный.

– А если все, что рассказывали няньки, правда? Если я действительно оборачиваюсь диким зверем и пожираю наивных красавиц?

– Меня воспитала прабабушка. Она говорила мне о тебе.

– Девочка, ты же даже не знаешь, на что идешь.

– А кто, начиная путь, знает, что ждет его в конце?

– И не испугаешься?

– Я правнучка… – она хотела сказать «прославленной императрицы», но передумала, – Берканы Ольгейрдоттир.

Вольга улыбнулся.

– Так ты возьмешь меня с собой? – торопливо спросила Гризельда, опасаясь, не насмешку ли таит эта улыбка.

– Возьму.

– Вот и славно, – сказала Магдалена, подходя к окну и распахивая ставни.

Наверное, небо должно было пламенеть рассветом. Так пелось во всех балладах. Но за окном была темнота и звезды.

– Ведьма… Тварь… Из тех, кого мои братья жгли, рубили, живьем зарывали в землю. Из тех, кто кознями своими погубили моих братьев. Одна из них, та, кто вползла в опочивальню нынешнего императора, кто шипела ему в уши, застила взор, лишала разума, наконец заперта в каменных стенах склепа. Ей уже не выбраться оттуда. А эта жива. Жива, когда братья мои умерли. Она хохочет, она пьет красное вино. Красное, как кровь. Почему ты жива, ведьма?! Божьи Псы, гнусные предатели, охотились за моими братьями, неразумные крестьяне поднимали на вилы каждого, кто носил бурую рясу, те, кто нашел убежище в храме, до конца дней своих не смели покинуть паперть, и дети смеялись над ними, а нищие проклинали их. А теперь ведьмы хохочут! Она пьет красное вино. Красное, как кровь. Доберусь. Достану».

Ночевали у Магдалены. Ну не в монастырь же возвращаться! Хозяйка дома сама проводила Гризельду в комнату на втором этаже и принесла просторную полотняную рубаху – переодеться на ночь.

Свернувшись под одеялом, девушка пыталась рассмотреть комнату, невольно сравнивая ее со своей спальней в Дракенцане.

Не раз прежде, слушая рассказы бабушки, думала она: каково это – стоя на пороге, оглядывать свое жилище, зная, что обратно уже не вернешься? Можно увезти с собой скарб, но как быть со стенами, потолком, с торчащим из стены сучком, на который на ночь вешаешь платье? Протянутая мимодумно рука не встретит нужной вещи, не увидишь, поглядев в окно, того, что давно стало привычным. Только, может быть, во сне, оставив расслабленное тело, добежит душа до родных мест. Да останется еще с каждым днем бледнеющая память.

…Гризельда стояла в длинном коридоре, стены которого сплошь покрывали резные дубовые панели. Полностью одетая, обутая в башмачки, даже украшения не забыла. В руках девушка не держала ни свечи, ни факела. Ни одного светоча не было на глухих, без единого оконца стенах коридора. Но все же было так светло, что разглядеть мельчайшие детали барельефов не составляло труда. Линии резьбы плыли, пересекались, сплетались в картинки. Бредут по дороге пилигримы. Два воина встали спина к спине. Корабли уходят навстречу восходящему солнцу. Палач оперся о топор. Палладин склоняется к руке дамы.

Сон, явь? Гризельда не помнила, как одевалась и как попала в коридор. Только как укладывалась в постель и в полудреме разглядывала комнату. Значит, это сон.

Какая-то прозрачная тень метнулась по стене справа. Не успев понять зачем, Гризельда накрыла ее ладошкой. Взмах ресниц – и картинки ожили. Взвилась пыль под ногами идущих. Припал на колено один из воителей. Волна лизнула скулу корабля. Красавица чуть подалась навстречу рыцарю. Влажно блеснула свежей кровью плаха.

Зачарованная, брела Гризельда по коридору, прикасалась к стенам, и дерево оживало под ее руками. Люди, звери, птицы, вещи вступали в общий хор, безмолвно рассказывающий некую сагу.

Новая панель. Скользят под пальцами линии. Дверь открывается от толчка.

Высокое неудобное кресло у камина. Вольга сидит, опустив руки на подлокотники, а Магдалена устроилась рядом на полу, положив голову и локти смолену на колени.

Такие сцены не для чужих глаз. Гризельда поспешно отступила, закрывая перед собой дверь. Стыдно было и жутко. Слишком уж напряжены были руки Вольги, лежащие на острых подлокотниках, слишком злым было лицо смотрящей на огонь Магдалены.

Пятясь, Гризельда отступила на шаг и уперлась спиной в еще одну закрытую дверь. Откуда брались они в прямом пустом коридоре? Створка подалась. Гризельда обернулась. Посреди большой пустой круглой комнаты, у высокой книжной подставки стояла Магдалена. Раскрытый фолиант лежал перед ней. Ведьма прикасалась к чистым пергаментным листам, и неровные черные строчки бежали вслед за ее скользящими пальцами.

Магдалена медленно оборачивалась.

Захлопывающиеся двери в этом доме не стучали.

Гризельде стало страшно. Сколько еще ниоткуда возникающих дверей надо открыть, чтобы выбраться из колдовского коридора? Что еще предстоит увидеть? Что здесь явь, а что морок?

Ладони толкают новые створки…

Прохладный предрассветный воздух в лицо. Окно.

Ночь сдавала караул утру. Город словно залила сизая вода, размыла очертания, изменила цвета. Лепестки шиповника казались голубоватыми или бурыми. Поджарый седой волк словно плыл в тумане меж колючих кустов прочь от дома Магдалены. Это было красиво и пронзительно печально.

– Каждую ночь это окно открыто, – раздался рядом голос ведьмы. – Он знает это. Знает, что сейчас я стою и смотрю на него. Но он не поднимет глаз.

Магдалена стояла рядом. Величественная осанка, руки переплетены на груди. Изумрудно-зеленое платье она сменила на белое. Статуя из серебра и золота, созданная искусным мастером из древней легенды. Всем хороша была рукотворная жена кузнеца, кроме одного – не было в ней жизни.

– Это было давно, – говорила Магдалена, не глядя на Гризельду, словно обращаясь к кому-то, кто слушал ее за окном. – Не настолько давно, чтобы забыть, не думать, но и не так близко, чтобы это еще могло причинять мне боль. Вольга прав, я родилась много после войны. Мои родители были лорейнскими дворянами. Древность герба и бедность – что еще нужно семье для непомерной гордыни? Сколько помню, родители всегда искали мне жениха. Он должен был быть богат и достаточно знатен, чтобы породниться с нашим семейством. Я была единственной дочерью, и меня хотели продать как можно выгоднее. Они были так заняты этим, что вспоминали обо мне, лишь когда товар надо было показать на очередном турнире или выезде. Я часто сидела со слугами. Нравы людской просты. Кухонным девкам и псарям не приходило в голову, что господская дочка может увидеть и услышать что-то, о чем до поры должна пребывать в целомудренном неведении. Я знала много, но хотела большего. Мои родные и представить не могли, как я распоряжусь своим правом приказывать. Любопытство губительно для юных дев из благородных семей. Страшней его только неосторожность. Опозорившую семью дочь сослали в монастырь. Придирчивые старые монахини, следящие за каждым шагом, невозможность делать то, что хочется, уродливая ряса вместо платья. Лучше бы меня погребли заживо! Но они были слишком увлечены мессами, эти благочестивые клуши. Или же красотой, умом и красноречием отца Августина, проповедника из Хелберга. И никто из них не мог подумать, что из монастыря можно сбежать, пренебрегши воскресной службой. Я была хитра, но глупа. Не знала жизни за стенами замка и обители. Думала, что всякий смерд, узнав о моем благородном происхождении, падет на колени и будет почтительно ждать приказаний. Цветок из баронского сада, брошенный на большую дорогу… Даже ночи не продержалась. Их было трое, и когда я закричала, что я дочь барона, они ответили, что в Ротрунге продадут меня в бордель для благородных. Но до Ротрунга мы не дошли. Где ты встретила Вольгу? В трактире? Если бы он только захотел, все богатства мира были бы его, почтительно принесенные и отданные прежними владельцами. Но Серебряное Пламя предпочитает, выйдя из леса, зарабатывать на жизнь тем, что поет по грязным кабакам или подряжается охранять купеческий обоз. У него даже гуслей своих нет, играет на том, что заваляется в кладовке у корчмаря… Место, где мы встретились… Жуткая харчевня, по крышу набитая всяким придорожным сбродом. Приличный человек к такой и близко не подойдет. Мои «хозяева» быстро напились и начали хвастать мной, кто-то потребовал показать товар лицом… Вольга тогда вступился за меня. Главарь хорохорился: «Понравилась девка, так купи и делай с ней, что хочешь! Или выиграй!» Разбойник оказался большим охотником до хитрой барекской игры на клетчатой доске. Предложил сыграть… На меня… Предложил смолену ! Для этого племени женщины святы. Один с мечом против десятков – безумие, но Вольга мог ударить волшбой. Те, кто сумел бы спастись из этой проклятой корчмы, до конца дней своих рассказывали бы о вырвавшемся из ада яростном серебряноволосом демоне. А Вольга согласился играть… Маленькие черные и белые фигурки – крестьяне, солдаты, купцы, визири, даже благородный господин с госпожой, все они передвигаются по клеткам, сражаются друг с другом или просто стоят и ждут, пока два умных человека решат их судьбу. Обычно фигурок тридцать две. В тот раз их было тридцать три, со мной вместе. Вольга выиграл и только тогда положил руку на черен меча. Добыл невольницу в игре мудреной…