Юрий Кривенцев - Метаморфоза. Апостолы бытия

– Святые угодники! – обалдевший бухгалтер был на грани обморока. – Может я сплю?

– Нет, друг мой, это явь.

Лопес обхватил руками раскаленный лоб, рассеянно ероша черные густые волосы. Мир переворачивался с ног на голову. Слишком много чудес для одного дня.

– Но такого просто не может быть!

– Ты прав. Это невозможно, если рядом не присутствует исключительное существо.

– Ты о себе?

– Нет, о тебе.

– Что?! Объясни. Я ничего не понимаю.

– Дружище, ты – уникум, единственное создание во Вселенной, в своем роде.

– Я? Хм. В чем же моя исключительность?

– Не торопись. Преждевременные знания губительны. Но, даю слово – ты непременно все узнаешь.

Фаусто бессильно уронил тяжелую голову на раскрытые ладони.

«Может это трюк? Нет, я своими глазами видел, как он сдох».

Тут же новая мысль: «откуда он узнал, что я люблю рыбачить?».

Катаклизм! Буря! Лавина событий.

Пара обычных, на первый взгляд фокусов выбила его из колеи. Для Лопеса это было слишком. Он внутренне оцепенел. Хотелось закрыться, защититься, забраться внутрь уютной яичной скорлупы и тихо сидеть в маленьком защищенном мирке не высовываясь. Всю свою жизнь, до сего дня, он прожил ровно, спокойно, как маленькая рыбка в аквариуме. До этого момента его бытие, лишенное бурных стремнин и водоворотов, текло плавно, неторопливо, словно флегматичные воды Рио-Парагвай. Бледное существование маленького человечка. Он никогда не путешествовал, более того, ни разу не покидал пределов своей маленькой страны. Дожив до 33 лет, он ни разу не влюблялся, не дрался, не напивался и (о Господи!) не понимал и не увлекался культурной религией любого латиноамериканца – футболом. Удивительным образом существование Фаусто Лопеса было лишено экстремальных пиков и провалов, будто некто искусственно выровнял линию его судьбы до невозмутимой прямой. События вокруг его персоны всегда складывались благополучно. Трагедии, разочарования, обиды обходили стороной. Даже в мелочах все было ровно; ничего не ломалось, не падало, не терялось. Он вдруг осознал, что за всю жизнь ни разу не промок под дождем, не разбил ни одной чашки.

Но, похоже, этому пришел конец. Внутри крепла уверенность, что прямая трасса его жизни делает кардинальный поворот. Что его ждет? Будущее пугало и манило одновременно. Мужчина вдруг осознал, что его натура где-то в глубине души всегда тяготилась монотонной серостью бытия, робко желала большего, ждала перемен, взрыва, экстремума.

И вот, судя по всему, настал этот день.

Бросив короткий взгляд на собеседника, парагваец увидел, что тот терпеливо выжидает, тактично отведя раскосые глаза, давая время переварить услышанное и увиденное. К алкоголю японец так и не притронулся.

– Хорошо, – хлебнув остывшего мате, Фаусто скривился и отодвинул калебас, – твои слова и, гм, эксперименты были весьма убедительны. Откровенно говоря, не понимаю, в чем состоит исключительность моей персоны, зачем я тебе понадобился? Но ты обещал все разъяснить со временем, подождем, я терпелив. Ну, а в данный момент, как понимаешь, у меня к тебе куча вопросов иного характера, и я надеюсь, что ты просветишь меня.

– Разумеется. Кое что ты узнаешь сразу, а что-то – немного погодя. – Кобо метнул острый взгляд на соседа по столику и Лопес понял вдруг, что не хотел бы встретиться с этим человеком ночью в темном переулке, настолько жесткая опасная сила мелькнула на миг в зрачках азиата. – Но, для начала, я сам хочу спросить тебя.

– Слушаю.

– Сегодня ты нашел кое-что интересное. Эта вещица с тобой?

Нескончаемая суета полицейского участка. Дискомфорт. Сосредоточится трудно. Сознание отвлекается на постоянный звуковой фон: шарканье ног, скрип закрывающихся дверей, сухой шелест принтера, писк мобильных телефонов, несмолкаемый гул голосов: деловитых, усталых, нервных, растерянных.

Казенщина.

Молча сижу за куцым столиком, загроможденным стопками рабочих бумаг. Упитанный, небритый старший лейтенант напротив, сосредоточенно заканчивает протокол с моими показаниями.

Для меня такое не в новинку. Привычное дело. Сколько раз мне приходилось выступать свидетелем чужих смертей.

Смотрю в незашторенный проем давно немытого окна. За стеклом продолжается жизнь, будто и не случилось ничего. Город бодрствует, энергичный, равнодушный, циничный.

Сознание возвращается на час назад. Перед мысленным взором вновь возникает взгляд мальчишки в торговом центре. Его маленькое изломанное, изуродованное взрывом тельце уже остывало, но в глазах еще искрился лучик сознания. Еще секунда, и расширяющиеся зрачки, словно занавес, отгородили отходящий дух от мира живых.

Сколько раз я видел лик умирающего? Сколько раз пытался поймать в угасающих глазах тонкую тень испуганной души, отлетающей в иные дали? Сотни, может быть – тысячу? И я помню каждый случай, это навсегда впечаталось в мозг. Иногда эти глаза снятся мне в кошмарах, взывают, молят, укоряют. К такому невозможно привыкнуть.

Меня вдруг накрывает липкий серый полог полнейшей безнадеги. Судорожно вздохнув, роняю голову на руки.

Этому не видно конца.

Вся моя прóклятая жизнь, с самого рождения, сопровождается нескончаемой фатальной чередой смертей. Свою мать я видел только на фото, она погибла, рожая меня. Но это было только начало. Безжалостная память в который раз бросает мне в лицо вереницу черных эпизодов моего детства:

Мне 4 годика. Осень. Огороженный дворик детского сада. Яркая, пухленькая, светловолосая подружка Настя, катая за щекой сладкий леденец, с хохотом бегает за мной, играя в догонялки. Вот оно, незатейливое детское счастье. Вдруг девочка спотыкается, падает на колени и судорожно хватается руками за горло. Лицо ее стремительно синеет. Даже я, малыш, понимаю – бедняга подавилась конфетой. Истерично зову воспитательницу, чувствуя, как по штанине струится что-то горячее. Кругом суета, толкотня, крики, но, уже поздно.

Мне 6 лет. Ранняя весна. Домашний двор. Детвора. День клонится к вечеру. Мы с азартом сооружаем снеговика из липкого, начинающего подтаивать снега. Работаем с азартом, энтузиазмом. Мимо проходит соседка тетя Маша, бережно толкая перед собой детскую коляску. Вот уже стена родного дома, дверь подъезда в десяти шагах. В туже секунду, с края крыши срывается огромная, сверкающая в лучах заходящего солнца сосулька и, словно смертоносная торпеда, с ускорением несется вниз, прямо на голову молодой мамочки. Жуткий хруст и… я не могу оторвать взгляда от раздробленного окровавленного черепа женщины, нелепо распростертой на тротуаре. Из детской коляски слышится слабое раздраженное хныканье.

Мне 9 лет. Осень. Время, после уроков. Безлюдный пустырь за гаражами. Старшеклассник Ленька вызвал меня на поединок, мальчишескую разборку. Прежде я долго терпел его подначки, но сегодня понял: если отступлю сейчас, будет только хуже. Надо драться. Кучка школьных ранцев лежит подле, на жухлой траве. Пять или шесть ровесников стоят рядом. Глаза возбужденные, жаждущие зрелища, крови. Задира делает ловкий выпад, и я пропускаю удар в живот. Больно! Тело сгибает пополам. Огненным шаром в мозгу вспыхивает первобытное бешенство. Бросаю ненавидящий взгляд на обидчика, готовый идти до конца, но тот вдруг резко бледнеет и кулем валится на землю. Через неделю я узнал, что причиной его смерти стал сахарный диабет, не обнаруженный вовремя.