Ирина Захарьина - Отбрось всё, что не ты

Стася грустно улыбнулась, покачала головой и снова заговорила:

– Мне очень хотелось оправдать мамины ожидания! Я много училась, рисовала с утра до ночи, как заведенная, отрабатывала разные приемы. Обожала импрессионистов, мне нравилась их смелось пойти против всех правил. Я хотела поймать нечто ускользающее, показать обыденное в другом свете, как бы двойное дно. Даже не так, – многослойность реальности. Часто ведь мы видим только один слой. Ты слышала про концепцию «всёчества»?

Лёлька помотала головой, и Станислава продекламировала:

– «Все стили мы признаём годными для выражения нашего творчества, прежде и сейчас существующие». Мне это очень откликалось. Я считала, что творчество – это свобода самовыражения. Изучала и смешивала разные техники и стили. Преподавательница иногда приходила в ужас, но все равно говорила, что в моих картинах что-то есть.

Лёлька смотрела во все глаза и кивала – да-да, конечно, что-то есть! Не что-то, а очень многое, целый мир!

Станислава горько вздохнула, усмехнулась одним уголком губ и покачала головой. Только что, когда она говорила о творчестве, глаза ее светились, а теперь – будто захлопнулась шкатулка, свет погас. Девушка продолжила свой рассказ:

– Потом отец поспособствовал тому, чтобы мои работы показали в местной галерее. Ну и пошло-поехало. Галеристы смотрели, кивали, говорили: «в этом что-то есть, но не формат». И отказывали. Советовали обратиться в другой салон. Бесконечное хождение по мукам, то есть, по салонам. Мне поначалу это было непонятно, как это – «не формат», какой формат?! Кто его устанавливает? И какие у него на это права? Но потом поняла, что если не подгоню свои работы под этот формат, меня никогда не примут. И все бы ничего, но отказы ужасно расстраивали родителей. Не сказать, чтобы они понимали в искусстве, но в моем таланте не сомневались. И это разрывало мне сердце… Я перестала спать и почти перестала есть. Рисовала, рисовала и рисовала, искала способ попасть в чертов формат… В конце концов перестала понимать, что происходит, что я делаю и зачем. Тогда… тогда я попала… я оказалась…

Станислава тряхнула головой:

– Неважно. В общем, плохо было дело.

Лёлька слушала, затаив дыхание. Так и не донесла до рта чашку с уже остывшим кофе. Она не посмела расспрашивать, а услужливое воображение рисовало картины, одна страшнее другой. Большие печальные глаза художницы, лишенные радости, света и тепла… Ее сердце сжималось, на душе было муторно. Она постаралась не погружаться в чувства художницы, боялась в них утонуть. Ведь надо было, наоборот, вытащить утопающую.

Станислава снова достала сигарету, рука с зажигалкой чуть дрожала. Ананас так и остался насаженным на вилку и не тронутым. Сделала затяжку, потом долго медленно выпускала дым. Посмотрела на Лёльку.

– Я тебе еще не надоела? Захотелось выговориться. В последнее время почти ни с кем не разговаривала. Отдалилась от родителей. Ушла, как говорится, в себя.

Лёлька затрясла головой, продолжай, мол.

– Что ж, дальше, можно сказать, был хэппи энд. Только, как оказалось, вовсе это был не энд. И, как показывает практика, совсем не хэппи… Когда я оправилась от… потрясения, стала ходить по выставкам. Тайком от родителей. Мама очень переживала, боялась, что любое напоминание о живописи может снова меня подкосить. Изучала, исследовала, наблюдала. Ходила на мастер-классы к художникам. Пыталась понять, что же такое формат, что нужно делать, чтобы публика приняла. Потом, тоже тайком, ночами, при свете луны или со свечой, рисовала, отрабатывала разные техники. И когда несколько работ были готовы, отнесла в одну из небольших галерей. Работы одобрили. И предложили поучаствовать в выездной выставке. Где мы с тобой и встретились, в вашем городе Н. Родители были в восторге! А я – ужасно боялась сделать что-то не так и разочаровать их. Поэтому и стала внимать критике и всем замечаниям, старалась сделать все правильно. Только теперь я, по-моему, перестала понимать, для чего вообще это делаю. Линии выходят правильные, техники безупречны. Но видеть эту мазню мне и самой тошно. Ничего не говори, я же видела, как ты на нее смотрела. И ты, и другие…

Она замолчала. Подняла вилку и положила кусочек ананаса в рот. Посмотрела на Лёльку и выдавила из себя слабую улыбку:

– Спасибо тебе. Хоть я и не понимаю пока, как мне жить дальше, но стало легче. Действительно, намного легче, даже удивительно! Как-нибудь выкручусь. Могу, например, сама мастер-классы проводить. По-моему, я теперь эти техники знаю лучше, чем те, кто их изобрел!

Лёльке часто такое говорили – после общения с ней людям становилось лучше, как будто, погружаясь в их ощущения, она брала часть страданий на себя. Некоторые пользовались этим, поэтому со временем она начала сторониться людей, избегала шумных компаний. И вообще предпочитала проводить время в одиночестве.

Они еще посидели в кафе, преимущественно молча. Потом Лёлька сказала:

– А что ты там говорила про мартини? Может, напьемся? Ну раз уж все пропало, и если это энд, какой-никакой, хоть и не хэппи, – все равно его надо отметить. А?

На душе было неспокойно, она чувствовала, что Стасю нельзя оставлять в таком состоянии одну.

«Что ты вмешиваешься? Вдруг сделаешь только хуже?» – корила она себя, – «Это не твое дело, ты ж не психолог! Езжай домой, пиши статью, корми Василия».

Но она знала, что уехать не сможет, чувствовала, что ее место сейчас здесь. Пусть она и не мастер утешать больные души, но попытаться стоило.

Идти оказалось недалеко. Станислава снимала небольшую студию, по совместительству квартиру, на первом этаже трехэтажного кирпичного дома.

В просторной студии с большими окнами и высокими потолками вдоль стен располагались картины. Холсты с незаконченными работами валялись повсюду – на полу, на кресле, на большом деревянном столе. По углам притаились краски и банки с кисточками.

Лёлька ступала осторожно, перешагивая через творческий беспорядок. Жилище художницы состояло из маленькой кухоньки и просторной комнаты-спальни.

На кухне посуды и техники почти не было: маленький холодильник, микроволновка, турка, пара сковородок, небольшая кастрюля. Из шкафчика ярко-зеленого цвета Станислава извлекла два пузатых бокала на тонкой ножке.

– Не совсем подходят под мартини, но больше ничего нет. И лимона, кажется, тоже нет.

Она озадаченно разглядывала полупустые полки холодильника. Вынырнула оттуда с добычей – багетом, пачкой тофу и помидором.

– Зато закуска есть, не пропадем! Можно еще фрукты намыть. Если хочешь, еду закажем.

Но Лёльку такая закуска вполне устроила.

Приготовив бутерброды, девушки отправились в студию. Соорудили гнездышко из пледов и подушек, в качестве подноса использовали табуретку.