Василий Лягоскин - Далеко от Земли. Часть первая: Ученик Древних

Сам же полковник Чернов не собирался ни скрываться, ни совершать иных, столь же глупых поступков. Всю свою «диверсионную» деятельность он собирался проводить совершенно открыто. Ведь главное – содержание того самого объявления – было надежно скрыто в его голове.

Он «прочел» его в очередной раз на ночь, после скромного ужина в виде яичницы из трех яиц и пакета кефира с сушками. Объявление гласило: «Требуется Хранитель в горный заповедник. Работа на длительный срок по результатам проверки кандидата. Обращаться…». Короткий адрес в новом государстве под названием Таджикистан он повторять не стал; маршрут уже был вычерчен в мозгу, и, в общем-то, не требовал корректировки. Только материального обеспечения. Но с этим было не сложно. С утра полковник прождал полчаса в приемной генерала. Зашел к нему с заявлением на отпуск. Начальник лишь хмыкнул, и спросил, визируя заявление размашистой подписью:

– Где отдыхать собрался, полковник?

– В Таджикистан смотаюсь, товарищ генерал, – сообщил Никита сущую правду, – поохотиться хочу. На козлов. Винторогих.

– Там сейчас постреливают, – осторожно заметил Смирнов, – а давай я тебе попутчиков посоветую. У меня пара бойцов тоже в отпуск собралась. Не знают пока куда. Они, кстати, к твоей группе будут прикомандированы. До конца.

Никита Владимирович не стал уточнять, какого именно конца. Не выказал ни радости, не огорчения. Совершенно ровным голосом сообщил:

– Не возражаю, товарищ генерал. Я с ребятами договориться хочу, из двести первой дивизии. Чтобы подбросили попутным бортом. Они как раз там квартируют.

– Я помогу, – пообещал Смирнов.

Парни – два капитана – назвались Петром и Алексеем. Были они немногословными, и оставляли чувство надежности и силы.

– Как будто рядом с гранитными скалами стоишь, – почувствовал в первую их встречу полковник, – спрятаться можно, не сдвинешь.

Впрочем, они оказались вполне подвижными, тренированными. А еще – хорошо подготовленными на все случаи жизни. Без них бы Никита Владимирович, впервые попавший в горы, ощутил бы все «прелести» первобытной жизни. Они действительно охотились; Петр даже подстрелил из Калашникова какую-то горную козу. Смолотили в три приема за милую душу. И другие продукты, с которыми поделились вояки с российской базы, уже подходили к концу. Как и сам отпуск, кстати. Остаться голодным Никита не боялся. Предполагал, что у парней есть достаточно мощные средства связи; да и чуйка подсказывала – защитников, а вернее, надзирателей с ним не двое, а гораздо больше. И то, что он ни одного из остальных не заметил, говорило лишь об их отличной подготовке. Вопроса – зачем генерал Смирнов вообще согласился на такую авантюру (где-то недалеко действительно постреливали, и очень серьезно) – полковник себе не задавал. Он двигался по определенному маршруту и, наконец, достиг первой точки – горной деревушки (кишлака!) Кзылсой. Из-под наслоений памяти вылез детский опыт общения с ташкентскими аборигенами. Отморозки были еще те – особенно по отношению к детдомовцам. Из тех далеких лет пришел примерный перевод.

– Красная речка, – сообщил он попутчикам, – я схожу туда. Ненадолго. А вы здесь меня подождите.

И Петя с Лешей, которые, по идее, не должны были отпускать его из поля зрения ни на мгновение, почему-то лишь кивнули головами.

– Мы тогда тут бивак разобьем, – сообщил Петр.

– И чего-нибудь горяченького сообразим, – добавил Алексей.

Теперь уже Никита Владимирович кивнул, и шагнул вперед, в направлении кибиток, сложенных, очевидно, из глины. Здесь, высоко в горах, было достаточно прохладно. Так что он передернул плечами, и заспешил, с каждым шагом чувствуя, что напряженные нити внимания, которые чуйка ощущала эти дни практически со всех сторон, начали таять. Они совсем истаяли, как только он перешагнул невидимую границу, которая проявилось теплом очагов селения. Он не удивился, и не остановился. Он теперь ничему не удивлялся.

Полковник шел по пыльной улице, хранившей тепло короткого осеннего дня, провожаемый взглядами немногих встреченных им аборигенов. На него смотрели не зло, и не добро. Скорее, равнодушно, с незначительной толикой любопытства. И никто не здоровался с ним, и не лез с естественным вопросом: «Какого, собственно, чужаку тут надо? Что он потерял в мире, где его никто не ждет?». Пришлось ему самому останавливаться перед парнем, разглядывающим что-то мимо него, и спросить; естественно, по-русски:

– Я ищу Мулло Закия. Есть тут такой?

Парень лет двадцати пяти явно учился еще в советской школе, и русский язык должен был знать. Да тут и знания такого не нужно было. Имя – или такой человек жил в кишлаке, или его не было. Оказалось, что жил. Парень даже поклонился чужаку, достаточно глубоко, и переспросил:

– Мулло Закия?! Мулло живет здесь. Пойдем, уважаемый, я провожу тебя.

И все это на довольно чистом русском языке. Впрочем, больше ни одного слова парень не произнес. Хотя поглядывал на ступавшего за ним полковника с изрядной долей любопытства. Может, он и сказал бы что-нибудь еще, вроде: «Вот, здесь живет тот самый Мулло Закия», – но не сложилось. Поскольку упомянутый Мулло уже ждал их у калитки, врезанной в высокий глинобитный забор. Он кивнул парню, отпуская, и молча указал гостю на уже открытую дверь. Никита Владимирович еще раз вспомнил детство, и, прежде чем войти, низко наклонив голову, в калитку, поприветствовал хозяина. Ну, и обозначил цель своего появления:

– Ассалому алейкум, уважаемый. Я по объявлению в газете. Меня зовут…

– Здесь так не здороваются, – буркнул хозяин, отчего-то недобро глянувший на полковника из под кустистых бровей, неожиданно черных при абсолютно седых волосах на голове и таких же бороде с усами, – и имя твое мне не интересно. Отведу тебя куда надо, вот там и представишься.

Говорил он по-русски, не в пример парню, очень чисто. Пригласил в дом, в первую по ходу комнату. Предложил располагаться – прямо на глиняном полу, застланном тонкими атласными одеялами. Одеяльца были настелены в несколько слоев вокруг низенького столика, от которого ощутимо несло теплом. Чернов раньше слышал о таком – о скрытом очаге под столом, где было так удобно и приятно греть ноги, а вслед за ними и весь организм. В памяти даже выплыло название – «сандал» – означавшее то ли сам этот очаг, то ли породу деревьев, дровами которых этот очаг и нагревался. С некоторой опаской он опустил ноги по колени в приямок, и закрыл было в блаженстве глаза. Кто бы ему дал расслабиться?!

В комнату уже семенила мелкими шажками женщина, укутанная цветным платком с головой. Очевидно, что какие-то щелочки в одеянии, явно одетом в связи с появлением гостя, все же были. Потому что она, ни разу не споткнувшись, и не обращая никакого внимания на сидевшего за столиком мужчину – как будто его тут и не было – заставила всю невеликую столешницу яствами – лепешками стопой, блюдом с фруктами, пахнувшими именно так, как в Москве, у газетного киоска. Потом, через пару минут, внесла полную касу с супом. Горячим, издающим умопомрачительные ароматы. Никита вспомнил и это название; естественно, узбекское – шурпа. Таджики могли называть его по своему; вспомнил, и одновременно удивился: