Василий Лягоскин - Далеко от Земли. Часть первая: Ученик Древних

Чернов двинулся к едва заметной тропинке, и тут же замер, подчиняясь новой команде Закария:

– Стой! – пауза длилась, и длилась; наконец, Хранитель промолвил – совсем не то, что хотел поначалу сказать (так понял Никита), – нож у тебя… особенный. Храни его. Предчувствую, что он тебя выручит.

Полковник кивнул. Обернулся на пару секунд, и пошел вниз, мотая головой, словно конь, отгонявший слепней. Так Никита Владимирович выгонял из головы картинку, запечатлевшую фигуру Хранителя на фоне кроваво-красных лучей заходившего солнца. Картинка была та еще. Закария висел в воздухе, скрестив ноги, и между ним и каменной площадкой солнечные лучи свободно проходили, освещая пространство не меньше двадцати сантиметров в высоту. Полы халата, который своим видом тоже напоминал о давно минувших веках, были заткнуты за пояс, и совершенно не мешали разглядывать в этот проем далекие снежные пики одной из среднеазиатских республик. Какой именно – полковника это уже не интересовало.

В дом он вернулся уже глубокой ночью, ни разу не заплутав на практически незнакомой местности, и не подвернув ноги на тропе, где камней и камушков было великое множество. Привычно, словно в сотый, или тысячный раз, он ткнул в кнопку пуска четырехтактного японского дизелька, подававшего энергию; приготовил немудреный ужин, с аппетитом поел, и вышел на пару минут из дома. Чтобы отключить до утра дизель.

– Надо бы в дом вывести кнопку, – пробормотал он, привыкая к роли хозяина, и Хранителя.

Свежий горный воздух, и прогулка, растянувшаяся на целый день, действовали не хуже снотворного. Он проспал крепко, без сновидений, не меньше восьми часов. А потом уже привычно, по распорядку, начал свой первый день на новом рабочем месте.

– На полном гособеспечении, – ухмыльнулся он, – хотя и без денежного содержания. Которое тут и не нужно. Магазинов все равно нет. Но раз служба – значит, будем соответствовать. В том числе и внешним видом. Поэтому напишем, чтобы не забыть, записку Мулле Закия. Чтобы, значит, обеспечивал бритвенными станками, ну и другими мыльно-рыльными принадлежностями. Все равно такая борода, как у Закарии не вырастет.

На каменную площадку он забрался к полудню. Бывшего Хранителя ни там, ни по дороге он не обнаружил. С опаской заглянув вниз, в ревущий, подобно дикому зверю, поток, он с трудом разглядел в вихре брызг и белоснежной пены что-то зеленое. Именно такого цвета был халат старца Закарии, выглядевшего в свои двести максимум на сорок. Почему-то Никита поверил каждому его слову. Поверил, и… не забыл, нет. Память не позволила. Но вот загнать ее в самый дальний уголок, и никогда не доставать наружу – это он себе пообещал. Пообедав прихваченной с собой снедью, он занял место посреди площадки, и, подобно прежнему Хранителю, занял «рабочее место». Сел, скрестив ноги не так, как это делают йоги, с вывертом коленных и бедренных суставов. Сел вполне комфортно; даже камень показался не таким жестким.

– Скоро тоже начну левитировать, – заявил он в полный голос; давать обет молчания, хотя бы в разговорах с самим собой, он не собирался.

Так потекли дни; один за другим. Он обошел всю долину; «познакомился» с каждым деревцем и кустом, каждым гнездовьем птиц, и даже с семьей снежных барсов, которые облюбовали себе под логово пещеру в противоположном от утеса конце долины. Здесь не было привычной всем смены времен года. Было вечное начало осени, с недолгими теплыми дождями и прохладными ночами. Вполне комфортно он чувствовал себя в доме, не отрезая себя от внешней жизни посредством радиоприемника. Спокойно воспринял весть о смене власти в России; о коронации – как говорили в соседних республиках – нового русского царя. Но его действия, как и всех других двухсот с лишним официальных правителей планеты, никак не комментировал. Находил темы для бесед с собой гораздо интересней и злободневней.

В своих медитациях на вершине утеса он словно растекался сознанием по долине, одновременно не отпуская пристального внимания от того сектора пространства, что могло нести угрозу извне. Оно, это пространство, было громадным, просто несравнимым по размерам с такой маленькой и беззащитной Землей. Не говоря уже о крошечной долине, затерявшейся в пространстве и времени, но все равно принадлежавшей планете. И называлось это пространство Космосом.

Чтобы не потеряться в этом самом пространстве и времени, Никита каждый день, рано утром, выходя из дома на очередное дежурство, громко провозглашал с крыльца дату. И каждый день с удовлетворением отмечал, что предыдущий не загрузил плечи тяжестью прожитого времени; что он не стал физически старше, что в свои… семьдесят – с чем там? – лет он чувствует себя даже лучше, чем в далеком уже сентябре одна тысяча девятьсот девяносто третьем году…

– Первое июля две тысячи девятнадцатого года, – привычно громко сообщил он окружающему миру, и двинулся вперед по любимому, одному из шести маршрутов, которые он сам проложил к подножию утеса.

На ходу проверил – не забыл ли что, громко комментирую проверку:

– Так, – начал с улыбкой, – обут и одет, не забыл. Офицерский камуфляж старого образца. Крепкий еще, но нужно заказать новый – сыну Мулло Закия. Малый тактический рюкзак с обедом и НЗ – на всякий случай. И – главное – нож.

Рука сама огладила рукоять ножа, чье лезвие утопало в ножнах на поясном ремне. Через два часа неспешной ходьбы он был у подножия горы. Еще через полчаса – на ее вершине. Там легкий перекус, и привычная медитация. Только сегодня почему-то сознание никак не желало расползаться по долине, в пределах практически правильной окружности диаметром в пять километров, отчерченной неведомо кем и когда. Все внимание сегодня устремлялось вверх, к тому самому Космосу, который его манил и пугал. И он – Космос – пришел к нему сам. Поначалу в виде невероятной силы удара, который Хранитель не увидел, но почувствовал всем своим существом, включая физическое. Этот удар потащил бывшего полковника российского Генерального штаба к краю площадки – туда, где ушел в свой последний путь предыдущий Хранитель, а может, и кто еще до него. До гибельного краешка осталось не больше десятка сантиметров, когда рука – уже не в первый раз в жизни – схватилась, как за последний шанс, за рукоять ножа. Никита махнул над собой клинком, отмечая, как налились силой и цветом слои неведомого металла на рукояти. И как что-то перестало давить на него; но легче от этого не стало. Теперь, наоборот, неведомое «нечто» принялось тащить Чернова вверх, к необозримым просторам Космоса. Только теперь уже не физическое тело, а внутреннее его составляющее.

– Вот это, наверное, и называется душой, – успел подумать Никита, – и вот так ее выворачивают наизнанку.