Юлия Бекенская - Гавань

Ни черта Ильич не понял, ничего не слышал, но знал одно: убираться отсюда надо как можно скорее.

Дошкандыбал до коробки, глянул опасливо. Все на месте: тут тебе и кофе, и печенье буржуйское. Увидел, как кусты ходуном ходят: то ли выворачивало отморозков там, то ли припадок случился.

Ничего не понял Ильич в безухой своей тишине.

Присел на камень, дух перевести.

И услышал.

Да не ухом – ухо-то в кармане лежало, песком забитое.

Как бы душой услышал, кому сказать – решили бы, что дед спятил.

Будто бы плач: тихий, тоскливый.

Будто бы от воды.

И никого вокруг. Только камыш качается да чайка под небом летит.

А плач не стихает – чуть не слезы на глаза наворачиваются.

Неизвестно зачем достал из коробки печенье буржуйское, да на камень у воды положил. Что бы там ни плакало, что бы ни мерещилось, долг – он платежом красен.

Взял коробку и потащился к Боцману на рандеву. На барже ребята рукастые, может, и «ухо» починят.

Прочапал несколько шагов по песку – и слышит, плач будто и прекратился. Словно толкнул кто – обернулся Ильич.

Все по-прежнему: вода рябит, чайка летит.

А печенья на камне и нету.

Боцман шуровал на камбузе. Николай наблюдал за ним из кубрика через раздаточное окошко.

На камбузе гремело и лязгало. В царстве Ядвиги Боцман был медведем в посудной лавке: что-то ронял, чем-то шпарился, что-то рассыпал. Чайник, и тот не сдавался без боя – плевался, шипел и свистел.

Звуки и сдержанный мат сообщали о ходе сражения. Хорошо, Ядвига не слышит – у себя сидит. И Кокос с ней, слава богу, иначе Боцман ему уши уже оттоптал бы со своей бегемотовой грацией.

Наконец, в окошке показалась боцманские лапы с двумя кружками: алюминиевой – скромной такой, на пол-литра, и маленькой эмалированной с мухомором, словно похищенной из младшей группы детского сада. В кружках плескалась черная жижа.

Боцман возник в кубрике, и тут же в помещении стало тесно. Плюхнулся на диванчик, от чего Коля на своей стороне приподнялся на пару вершков, водрузил кружки на стол. Коле, естественно, достались мухоморы, а Боцман стал сыпать в свою рафинад: раз кусок, два, три… на восьмом Николай сбился со счета.

Пить такую патоку – это ж зубы сведет. Коля вообще без сахара пьет. Но тут уж у каждого свой вкус, как говорится.

– Ща! – сказал Боцман, – у меня тут, – и метнулся к куртке, висевшей на гвозде возле двери.

Зарылся в широкие карманы и извлек банку. На стол нес ее, как хоругвь, торжественно и вдохновенно. Водрузил перед собой и расплылся в счастливой улыбке:

– Тетушка Борджиа подогнала. Уважает!..

Под крышкой, в мутном рассоле, как в братской могиле, тесно сомкнули пупырчатые спины приговоренные огурцы.

С хрустом открутив башку банке, Боцман втянул ноздрями солено-кислый аромат, выдернул поминальный зонтик укропа и бросил на стол. Поймав взгляд Николая, посуровел бровями и спросил:

– Будешь?

Николай замотал головой.

То был правильный ответ.

Глаза Боцмана потеплели. Засунув два пальца в банку, он со скрипом вытащил тугой, изжелта-зеленый, даже на вид пересоленный огурец. Откусил половину и блаженно захрустел, параллельно прихлебывая из кружки горячую черную патоку.

У Николая свело скулы.

Хрусть! Вторая половина отправилась в пасть.

Следующие пару минут, кроме хруста и хлюпанья, сербанья и чавканья в кубрике ничего не было слышно.

Хрусть! Второй огурец, чуть поменьше первого, отправился в пасть целиком. Хлюп! Чай в кружке плескался уже ниже ватерлинии.

– Люблю я это дело, – признался Боцман, – не надо мне к чаю ни конфет, ни печенья…

А то я не заметил, подумал Коля.

– Это, – Боцман помахал в воздухе огурцом номер три, – лучшее лакомство! Еще с Владика привычка осталась…

Хряп! Николаю почудилось, что оставшиеся четыре огурца в ужасе прижались друг к другу, и пупырышки на желтых шкурах стали как будто бы больше.

– Мама у меня такие огурцы солила! Эти хорошие, но у мамы… Соли – во! Перца – во! И, главное, в каждую баночку добавляла ма-ахонький такой красный перчик. Системы «чили». Огонь! Я как-то мелким сдуру его сожрал…

Хрусть! Чавк!

– С тех пор и люблю это дело… Спасибо Ядвиге, уважила старуха. На причале, говорит, сменяла у Хитрована. Специально, говорит, для тебя. Вот за что люблю тетушку Борджиа, это за понимание…

– А все-таки, – спросил Николай, – почему ты ее тетушкой Борджиа зовешь?

Боцман ухмыльнулся. То была ухмылка опытного травилы.

– Ботанический сад, говоришь, – начал он, хотя Николай ничего и не говорил. – Был там по осени, понимаешь, один случай…

И рассказал.

Ленинградский ботанический сад, как все госучреждения, переживал не лучшие времена. Но пока держался. Его и блокадные годы не сломили. Тогда сотрудники выносили из разбомбленных оранжерей редкие растения и сберегали, как могли.

– Ты потом загляни, – Боцман раскинул руки на облезлом, цвета жеванного компоста, диване, – там пальма одна есть, так ее снарядом перерезало. И ничего – оклемалась старушенция. Растет. Вот она – любовь к жизни…

Короче, при всей скудости бюджета, ботанический сад жил. Растения цвели, ученые работали, а школьники и городской люд все так же ходили на экскурсии.

Среди сотрудников особым уважением пользовалась одна дама – старший научный сотрудник отдела морфологии и анатомии растений.

Была она уже на пенсии, но продолжала работать. Многие годы на бессменном посту, пришла еще студенткой, да так на всю жизнь и осталась:

– Прикипела, понимаешь, к своим кактусам-пальмам, как к родным, – объяснил Боцман, – как знать: может, и сейчас бы работала…

Однажды даме позвонил коллега и попросил принять бизнесмена. Тому требовалось поговорить со специалистом весьма узкого профиля. А лучшего эксперта по суккулентам, чем эта дама, в городе было не отыскать.

Наутро к ней в кабинет пожаловал сам молодой бизнесмен. И озвучил заманчивое предложение.

Он будет выплачивать надбавку к скудному довольствию старшего научного сотрудника, а в обмен просит оказать содействие двум молодым ботаникам, которые жаждут припасть к колодцу знаний о суккулентах. Последнее слово бизнесмен прочел по бумажке и извинительно улыбнулся – он не специалист, плохо владеет терминологией.

Но с таким наставником, как она, он не сомневается, что молодые ботаники смогут почерпнуть много полезнейших, уникальных сведений и те де и те пе…

Ничего предосудительного в просьбе старший научный сотрудник не углядела. Отчего бы не обучить молодых людей, которые в это смутное время не торгуют турецкими шмотками, не растрачивают юность по кабакам, а хотят – надо же – овладеть премудростями ботаники? Почему бы и нет? Наставничество никогда не считалось зазорным.