Кассия Сенина - Траектория полета совы

Сосновые ветки трещали, легкий голубой дымок поднимался верх.

– Всё одно к одному, – прошептал великий ритор, – это неспроста, синодик этот, здесь очевидная закономерность…

Между тем стало совсем прохладно, но Феодор не хотел замечать таких мелочей. Он покопался в рюкзаке и вытащил оттуда маленький нетбук с раскладной спутниковой антенной. Позавчера он отправил несколько запросов в краковские архивы и хотел проверить почту. Сигнал интернета был, хотя довольно слабый. Ответы пришли! Притом информативные, с ними можно работать дальше. Феодор немного подумал, стал уточнять параметры поиска, отсылать новые письма. Потом пробежался по другим входящим сообщениям – ничего особенного, исключительно рабочая переписка. То есть ничего требующего немедленного ответа в эту прекрасную ночь между двумя законными выходными днями… Но разве он ждал каких-то других писем? Вздор.

Феодор отключил антенну и открыл файл, куда записывал идеи, относящиеся к проекту «Коростень». Пальцы забегали по клавишам. Стало совершенно очевидно, что необходимо ехать в Краков, хотя бы на два-три дня. Он найдет нужную хартию, не может не найти, ее след уже виден. Эх, если бы в Польше архивная система была хоть немного современнее! Ну, ничего, три дня выкроить можно. Куда только потом заведет этот клубочек?..

Мысли путались в голове, но на экране рождался связный текст. Настолько связный, что Киннам вскоре перестал понимать, что же он пишет – конспект научной статьи, план работы детективного агентства или главу нового романа. Перед глазами стояли причерноморские степи: неслись конные орды, горела трава, дым застилал небо… Но тут же вздымались волны Эвксинского Понта, качая тяжелые дромоны эскадры Георгия Дуки. Один из них вез в сторону Босфора прекрасную пленницу, которой суждено было стать императрицей Анастасией… А где-то на окраине христианского мира, расположившись то ли в бревенчатой келье, то ли прямо на придорожном валуне, скрипел пером безымянный и безликий писец, свидетель падения великой культуры…

Но пора было все-таки укладываться спать: ночь уже отчетливо серела, в лесу стали слышны шорохи, в небе – шелест птичьих крыльев. Костер погас, пришлось зажечь фонарь и немного повозиться, приводя в порядок вещи. После этого Феодор быстро залез в просторную двухместную палатку и застегнул входную молнию. Устраиваясь в спальном мешке, великий ритор усмехнулся, подумав, что многие женщины согласились бы сейчас разделить этот скромный кров. Многие… кроме одной. Киннам представил в этой палатке Евдокию – на золотых шпильках, в лиловом шелковом платье – и тяжело вздохнул. «Нет, блистать здесь явно не перед кем», – успел подумать великий ритор и мгновенно заснул.

Проснулся он ближе к полудню, среди шумного, яркого и жаркого соснового леса. Выбравшись из палатки, он слегка прошелся взад-вперед, сладко потягиваясь и блаженно щурясь от бившего сверху солнца. Феодор не очень-то выспался, но разлеживаться было некогда: к вечеру воскресного дня на подъездах к Афинам будут гигантские пробки. Хотя спешить совсем не хотелось… Вокруг вчерашнего костерка обнаружился беспорядок: какой-то зверь ночью порылся в пакетах и свертках, так что колбасок Киннам, увы, не обнаружил. Хорошо хоть, остались бутерброды и яйца в пластмассовом контейнере. Великий ритор заварил чаю и принялся за еду, привалившись спиной к дереву и наблюдая, как далеко внизу шевелится трава на краю поляны и колышутся, переливаясь, жесткие сосновые кудри, покрывая зеленой рябью склоны холмов…

– Господин учитель, господин учитель! Пожалуйста, поднимитесь к нам! – вдруг послышалось откуда-то сверху.

От неожиданности Феодор вскочил, чуть не выронив кружку. Метрах в двадцати от него, на самом краю лощины, стояла растрепанная рыжеволосая девушка. Она манила Киннама рукой, приплясывая на месте от нетерпения. Но, не успел великий ритор придумать, как бы повежливее осведомиться, кто она такая и зачем ему идти к ней, как девушка всплеснула руками и скрылась из виду.

Заинтригованный, Феодор взобрался наверх по каменной осыпи и очутился на поляне. К его удивлению, ее заполнял народ – и какой! Несколько отрядов одетых по-восточному всадников с копьями и луками расположились полукругом. Две старинные пушки были вкопаны в землю, вокруг них копошились люди в оранжевых костюмах. Живописная группа из нескольких ярко одетых девушек в длинных платьях стояла посередине. Они пытались петь какую-то песню, но толстый мальчик с железной булавой в руках всё время мотал головой, обрывал пение и тихо ворчал себе под нос.

Весь этот бедлам – Феодор мысленно удивился, что ничего не слышал, сидя внизу – происходил вокруг группы характерного вида людей в кепках и темных очках. Они были вооружены кто кинокамерой, кто фотоаппаратом, а иные размахивали микрофонами на штангах и серебристыми светильниками.

– Господин учитель! – услышал снова Киннам девичий голос за спиной. – Они ведь так увезут ее, вы должны вмешаться!

Не оглядываясь, Киннам подошел к группке людей, вокруг которой, как стало понятно, заваривался главный конфликт. В этом месте на поляне стояла желтая карета скорой медицинской помощи, тут же гарцевали два всадника в остроконечных шлемах и красных плащах. Рядом стояла молодая женщина в свободном красном платье со шлейфом, туго зашнурованная в корсет, на ее голове было намотано нечто вроде цветастой шали. Женщина стояла спокойно, опустив очи долу, несмотря на то, что ее весьма бесцеремонно тянули в разные стороны двое мужчин – один невысокий, с русой бородой, в черном пиджачном костюме священника, другой в одеянии средневекового турецкого паши, в тюрбане и остроконечных башмаках. Оба они что-то кричали друг другу, но вникнуть стоило немалого труда. Паша вроде бы кричал по-турецки, но Киннам почему-то не понимал ни слова. Зато намерения его противника были более очевидны: он орал по-гречески о бесовских играх, о том, что его духовная дочь больна и ее нужно немедленно увезти в клинику, познакомить с императором… Турок, очевидно, представлял интересы продюсера. Он яростно вопил, вращая глазами, и внезапно выхватил из-за пояса кривую саблю. Она сверкнула на солнце, яркий блик попал Киннаму прямо в глаз, и Феодор заморгал от неожиданности. Неясная тревога напряженно висела над поляной, над конными группами, словно ожидавшими сигнала к бою. Тревога и ощущение неотвратимого. Все вокруг громко говорили и взвинченно смеялись. Ржали лошади, резко гудели свирели, били бубны.

А в женщине, о которой спорили, словно о добыче, чувствовалось нечто безусловно героическое – пожалуй, больше, чем во всех этих чернобородых всадниках, в паше, который мог бы храбро разорить мирный город, и уж точно больше чем в священнике, приехавшем на санитарной машине. Возможно даже, что сваленные рядом в кучу доспехи и оружие принадлежали именно ей. Но сейчас женщина стояла тихая и отрешенная. Ее лицо показалось Киннаму очень знакомым – ну конечно, он ее узнал! Великий ритор быстро приблизился и схватил священника за руку повыше локтя.