Кассия Сенина - Траектория полета совы

– Кто вы такой? – спросил он сурово.

Священник посмотрел на него удивленно и молча стал вырываться, но безуспешно. Тогда на помощь пришел турок. Киннам набрал в легкие побольше воздуха, чтобы прикрикнуть и на него… и проснулся.

Солнце по-прежнему слепило глаза сквозь кружево хвои, всё тот же ветерок волновал зеленое сосновое море… Прошло не более пяти минут, Феодор не сомневался в этом: чай в стоявшей на земле кружке даже не успел остыть, – но при этом словно бы что-то успело измениться. Что же?

– «От нападения и беса полуденного…» – прошептал почему-то великий ритор слова псалма.

Привидится же такое! Впрочем, что особенного в этом сновидении? Просто сцена на съемочной площадке… Нет, кое-что особенное было. И весьма неожиданное – появление среди действующих лиц призрачного спектакля странной девушки, Афинаиды Стефанити, с которой теперь как будто установились некие непонятные отношения. Да и с ней ли еще они установились? В чьем образе предстала эта полудевочка-полуженщина в случайном тонком сне? И что всё это может означать?..

«Фу-ты, о чем я думаю? – Киннам тряхнул головой. – Может, еще и с сонником справиться? Чтоб уж полностью вжиться в средневековую атмосферу! – съехидничал он сам над собой. – Голова забита русско-турецкой историей, ночью не выспался, да еще недавний рассказ Афинаиды про лежневцев, вот и лезет в голову всякая ерунда…»

Он начал собираться – на это, как всегда, ушло гораздо больше времени, чем на разбивку импровизированного лагеря. Возник соблазн прикопать мусор тут же, в песке, но стало совестно, и пакет со всякими ошметками поместился в кармане рюкзака. «Донесу уж до большой тропы, – подумал Феодор, – брошу в урну. Не зря же они там стоят…» Дорогой он размышлял о том, что успел придумать и набросать вчера. Как всегда, ночные озарения наутро казались на редкость глупыми, но опытный Киннам не верил подобным ощущениям: самое ценное из того, что могло прийти ему в голову, уже хранилось в электронной памяти ноутбука.

– Вышел бы из этого настоящий толк! – воскликнул вслух великий ритор, взбираясь по тропинке на гребень очередной холмистой гряды. Внезапно вспомнился вчерашний Фима – как он сказал, развалившись на деревянной скамейке: «Собственно, нет никакой разницы – думаю я о чем-то, делаю ли я это в реальности или просто созерцаю это свое намерение нечто совершить… И есть ли в таком случае смысл тратить силы?»

«Нет, друг мой, смысл есть, и немалый!» – твердо сказал себе Феодор, с грустью ощущая, что вряд ли попадет домой раньше полуночи.

«Не бойтесь надоедать мне», – сказал великий ритор во вторую встречу с Афинаидой, и она пользовалась этим разрешением, чтобы общаться с ним почаще. Они обменялись телефонами и электронными адресами, она посылала ему соображения по поводу диссертации и написанные кусочки, он в ответ писал ей рецензии, указывая на ошибки и недоработки, хваля за удачные находки и доказательства. Она спрашивала, что лучше почитать по той или иной теме, он высылал ей библиографические справки. Многие нужные ей книги оказались у него в личной библиотеке, и она нередко появлялась в кабинете ректора, чтобы взять или вернуть очередную книжку, а заодно задать вопросы, поделиться соображениями или впечатлениями от прочитанного. Киннам всегда был рад с ней побеседовать. Афинаида задумалась о том, не стоит ли ограничить общение с ним, чтобы не питать и не раздувать собственное «пристрастие», как она поначалу обтекаемо выражалась, но вскоре осознала, что бессмысленно лгать самой себе: она отчаянно влюбилась.

Когда она видела в почте письмо от Киннама, ее сердце радостно стучало; когда его имя высвечивалось на экране мобильника, у нее прерывалось дыхание; входя в его приемную, она трепетала от предвкушения беседы с ним, а уходя от него, чувствовала за спиной крылья. При виде карандашных пометок на полях книг, которые он давал почитать, она радовалась, словно встречаясь с ним самим, и внимательно изучала их – критические замечания по поводу различных исследовательских ляпов, пометки «NB», восхищенные «да!» или просто восклицательные знаки, иногда знаки вопроса, порой – ядовитые «неужели?» или «а мы и не знали», иной раз более подробные ремарки с отсылкой к другим работам по теме. «Какой же он умный! – вздыхала она. – Мне бы стать хоть на десятую часть такой же…» Она думала о нем на работе, сидя у компьютера и обрабатывая читательские заявки, вспоминала разговоры с ним по дороге домой. По вечерам она допоздна сидела за ноутбуком, стараясь поскорей написать что-нибудь, чтобы показать ему, стремилась побыстрей прочесть или просмотреть очередную книгу, которую можно будет обсудить с ним.

«Нет смысла ограничивать себя, – думала она. – Что толку, если я не приду к нему лишний раз или не напишу ему? Всё равно я думаю о нем, мечтаю о встрече… Если я не борюсь с этими мечтами, то зачем убегать от общения? Довольно и того, что я не пытаюсь соблазнительно одеваться, как Элен, и не надеюсь на взаимность с его стороны! Остальное выше моих сил… и через себя не перепрыгнешь. Да и вообще, это ведь только до защиты… а потом всё кончится!» – тут ей становилось горько, и она предпочитала не додумывать эту мысль.

Мария не могла скрыть удивления по поводу того, что Афинаида не занялась преобразованием своей внешности после первой же встречи с великим ритором. Сначала она, правда, ничего не говорила, но в конце концов не выдержала и, придя в очередной раз к подруге с набором пирожных, сказала, наблюдая за тем, как Афинаида заваривает чай в пузатом фарфоровом чайнике с отбитым носиком:

– Послушай, Ида, ты, пожалуй, и впрямь святая! Я всё жду, жду, когда же ты принарядишься, накрасишься… или хоть причешешься по-другому… Неужели тебе совсем не хочется ему понравиться?

Афинаида покраснела, накрыла чайник грелкой в виде совы, села за стол напротив подруги и ответила:

– Нет, Мари, я не святая. Просто я не хочу выглядеть дурой. Какой в этом смысл, во всех этих… финтифлюшках? Он ведь все равно на меня не посмотрит. Зачем же мне начинать… такие игры?! Глупо! Если он заметит, только смеяться надо мной будет! А так он общается со мной о науке, нормально общается, по-человечески… пусть не как с женщиной, но зато как с человеком! А если я начну… всё это такое… он меня презирать будет! Зачем мне это?! Ты говорила, ваша завкафедрой не смогла его соблазнить, как ни старалась… Ну, и сравни меня и ее! Да мне до нее никогда не допрыгнуть!

– А вот это ты врешь! – заявила Мария. – У тебя чертовски красивые глаза, тут не только наша завкафедрой от зависти помрет, а вообще кто угодно! И губы прекрасные! Конечно, размалевывать ни к чему, я сама не люблю яркую косметику, но блеском можно было бы чуть-чуть… Ресницы у тебя длинные, черные, можно и не красить! И кожа у тебя отличная… А вот прическа ужасная! Зачем ты так прилизываешь волосы?! У тебя и фигура что надо, многие бы позавидовали, без шуток, а ты всё прячешь в эти балахоны зачем-то! Тебе самой не противно на себя в зеркало смотреть? – Мари всё больше распалялась. – Ладно Киннам, но тебе самой-то что, это нравится?! Ты вот верующая, да? Так как там у вас по вере: человек – образ Божий, Бог каждого создал, дал ему определенную внешность… И тебе дана красивая внешность, Ида! Зачем же ты себя уродуешь? Это ведь бунт против Бога выходит! Если Он дал тебе красоту, значит, хотел, чтоб ты была красивой! А ты что с собой делаешь? Кого ты соблазнить боишься?! Это там, знаешь, в средневековье, когда женщины закутанными ходили, может, если какая-нибудь подол чуть приподнимала, мужики сразу распалялись, а теперь-то?! Ты что, думаешь, если ты юбку покороче наденешь или кофточку с вырезом, то мужики вокруг в обморок попадают? – Мари расхохоталась. – Да никто и не заметит! Сейчас, чтоб соблазнительной стать, надо, знаешь, ого-го как себя вести! Ты так вести себя всё равно не будешь, так чего ты боишься? Зачем издеваешься над собой? Ради чего?! Я тебя не понимаю. Если ты такая смиренница, что боишься к себе внимание привлечь, так знаешь, ты своими балахонами страшными больше внимания привлекаешь! Одевалась бы, как все, так была бы незаметней! Странные всё-таки вы, верующие, какие-то!