Мор Йокаи - Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта

Наконец нам удалось выведать, когда прибудет в Могилев турецкий караван. Мы затаились по обеим сторонам болотистых зарослей и два дня выжидали, не подавая признаков жизни.

Между тем последние припасы кончились, и остались на нашу долю птичьи яйца да лягушачьи лапки.

Мимо нас проходили торговцы, явно торопясь на могилевскую ярмарку. Тяжело нагруженные мулы, повозки с пряностями, кренделями и копчеными колбасами, белым сыром в ящиках и бочонках, дорогим вином и медвяным пивом в бурдюках и бочках… Мы все глаза проглядели, ан — близок локоть, да не укусишь. Атаман строго-настрого запретил: мы, мол, не за жратвой пришли. И вот когда терпение наше истощилось, послышался наконец бой барабанов и трубный распев — приближалась наша вожделенная добыча: мулы, верблюды, лошади, крытые повозки о двух колесах, влекомые быками, людей тысячи полторы. Половину из них составляли солдаты в кольчугах и шлемах, вооруженные кто алебардами, кто мушкетами — весьма пестрая компания, собранная с бору по сосенке. Нас супротив них было куда как много — три сотни человек.

Когда мы по данному сигналу разом высыпали из кустарника, весь караван пришел в смятение, солдаты палили куда попало, а мы — в какое скопище ни выстрели — непременно цель настигали. В сумятице люди побросали мулов и повозки и бежали кто куда. Гайдамаки вовсю зверствовали среди ошалевших от страха купцов; мне стало не по себе от зрелища кровавой резни, и я, сомлев, присел на болотную кочку. В голове у меня гудело.

Тут я увидел ковыляющего ко мне турецкого купца; хромой, старый, израненный, он опирался на костыль. Подошел, распластался на земле передо мною, не выпуская костыля, и сказал:

— Давай-ка, сынок, бери ятаган и руби мне голову. Прошу тебя, умоляю.

Я удивленно воззрился на турка:

— Нет уж, такой глупости не сделаю.

— Заклиняю тебя, — продолжал турок, — отсеки мне голову, и я подарю тебе мой «колтук-денгенеги».

На его языке «колтук-денгенеги» означает «нищенский посох».

Я же ответствовал турку:

— У меня нет причин желать тебе зла, Бабá, и я не убийца. В гайдамаки я угодил, словно Понтий Пилат в «Верую».

— Понимаю, сынок, — вздохнул старый турок. — Вижу по твоему лицу, что ты лучше остальных. Потому-то и подошел к тебе просить о милосердии и в долгу не останусь — сделаю тебя счастливым. Не бойся и ударь ятаганом. Это не убийство. Убить можно только живого человека — так сказано в Коране — единственно истинной книге на земле. Но я не могу более считаться живым, ибо мне один из засевших в засаде злодеев послал пулю в живот, а такая рана неизлечима. По причине жестокой боли и потери крови бежать не могу, а попади я в руки разбойников — замучают меня медленно и страшно. Еще раз молю тебя — освободи от страданий, разруби шею ятаганом. Погляди, что за ятаган! И его тебе подарю.

Но даже этим он не смог меня соблазнить: велика радость отрубить его лысую башку! Решил я от него отделаться:

— Коли тебе жить надоело. Бабá, ступай сам себе руби голову великолепным этим ятаганом, а не хочешь — вешайся, благо вон сколько крепких деревьев в лесу.

Возразил мне турок торжественно:

— Дорогой сын мой, не могу я так поступить. Знай, что согласно Алкорану (единственно истинной книге на земле), существует семь кругов ада и каждый глубже и ужасней предыдущего. Первый — для нас, правоверных мусульман, второй — для вас, христиан. Самый глубокий, седьмой — геенна — для богохульников, ну а четвертый — Моргут — предназначен тому, кто сам себя жизни лишил. Если послушать твоего совета, то мне придется пройти три круга лишних. И должно в трех кругах пребывать триста тридцать три года, прежде чем попаду я в свой собственный. А если умру от руки неверного вроде тебя, то я по Алкорану — уж он-то не обманет — устремлюсь прямо в рай.

Слишком велико было искушение избавить от ада и отослать в рай свято верующего турка — сам ведь умоляет. Но я все же устоял. Вспомнилось, что в Священном писании (также единственно истинной книге на земле) сказано: поднявший меч от меча и погибнет. И вновь я оттолкнул старика, что навязывал мне голову, как разносчик свой товар.

— Одумайся, ведь я оставлю тебе и колтук-денгенеги, — приставал старик.

— А что мне делать с твоей клюкой?

— Смотри, сынок. Надо только отвинтить верхушку, и увидишь: колтук-денгенеги полон золота.

Отвинтил старик свой костыль и высыпал горсть монет в ладонь. Засверкали, заблестели монеты, аж глазам больно стало.

— Все твое будет.

Тем не менее сопротивлялся я искушению:

— Ни к чему мне твое золото. Бабá. У гайдамаков есть закон: никто не смеет утаивать деньги. Что награбят — отдают атаману по возвращении в пещеру Пресьяка, и все идет в общую казну. Плохо придется тому, у кого хоть польский грош найдут. Гайдамак грабит не для себя, а для всех, потому что гайдамаку ни за что платить не приходится. Твои талеры только навлекут на меня опасность, а проку от них никакого.

— Ошибаешься! Ты, сынок, получше других. Ты молод и не годишься для разбойничьего житья. Унаследуешь от меня много денег, поедешь в Молдавию или Валахию, где тебя никто не знает. Сможешь купить деревню, зáмок, крепостных и жениться, а если у тебя уже есть возлюбленная, будешь в покое и радости с ней жить, а не прятаться по лесам и пещерам.

Последняя фраза задела меня за живое. Вспомнилась мне драгоценная моя Мада. Если удастся вызволить ее из Острова-сада, станет она богатой знатной дамой… А почему бы и нет? Я знаменосец у гайдамаков и скоро буду помощником харампаши. Может ведь случиться, что Медведь уведет главные силы в какой-нибудь поход, а я останусь, и тогда ничего не стоит напоить оставшихся и, как только они заснут, убежать с Мадой. Это была столь соблазнительная мысль, что я невольно протянул руку к посоху старого турка:

— Где же спрятать такую пропасть денег?

— Оставь их в костыле. Когда гайдамаки вернутся, пожалуйся, что тебе свело ногу от долгого стояния в холодном болоте. Это со всяким может случиться, и кому сведет сухожилия в ледяной воде, тот рискует навсегда хромым остаться. Они наверняка уйдут без тебя — кому нужен немощный товарищ. А ты держи богатство свое под мышкой и не выпускай.

Затем обучил меня старик, как подвязать левую ногу, как пяткой в костыль упереться и как на одной правой передвигаться. Я думал о Маде и ради ее счастья готов был хоть до Иерусалима на одной ноге допрыгать.

— Ну, теперь бери ятаган, — сказал старик деловито. — Не руби смаху, как мясник топором, а при ударе потяни лезвие, будто скрипичный смычок. Я стану на колени, а ты ударь сюда — видишь, где первый позвонок выступает: гляди внимательно. Ятаган держи прямо, твердой рукой — тогда все будет в порядке, и клинок не соскользнет.