Илья Тамигин - Последняя надежда Императора. Историко-приключенческий роман. Издание 2-е

Последней посетили столярную мастерскую. Все в образцовом порядке, инструменты разложены по полкам. На полу – ни стружечки.

– За порядком слежу! – похвастался Александр Романович, сбрасывая полушубок и надевая фартук поверх старенького сюртука, – Извините, сударь, работать надо! К братцу в мастерскую уж без меня, пожалуйста!

Поручик Ржевский в просторной студии был занят тем, что выстраивал композицию из грудастой красавицы и копья со щитом. Одета девица была в золоченый древнегреческий шлем и сандалии. Больше ничего.

– А, месье Карсак! – обрадовался он, – Вот, хочу Диану изобразить! Как по Вашему, модель подходящая? Дуняша! Повернись-ка!

Дуняша грациозно, без стеснения и жеманства, повернулась на триста шестьдесят градусов.

– Фигура хорошая! – одобрил Антуан, – Только грудь великовата.

Дуняша, поняв по жестикуляции, о чем говорит француз, надула губы и что-то дерзко сказала, вроде бы ни к кому не обращаясь. Ржевский захохотал и погрозил ей пальцем.

– Что она сказала? – поинтересовался наш знаток женской красоты.

– Сказала, что кое-кто большой вырос, а ума не вынес! И ещё сказала, что, когда Бог сиськи раздавал, она первая в очереди оказалась, а когда чувство прекрасного – то кое-кому не хватило!

Антуан тоже засмеялся. Дуняша мстительно показала ему язык.

– А где Вы реквизит берете, поручик? – спросил, отсмеявшись, облитый презрением наш герой.

– К соседу позавчера прокатился, князю Обнинскому. Он охотно одолжил. Тут недалече – верст сорок пять. У него хобби – театр. Скоро премьера, между прочим! Съездим?

– Не понял… Как так, театр? Любительский, что ли?

– Нет, он, натурально, театр построил: сцена, занавес, партер, ложи. Буфет! На две сотни мест. В смысле, театр, а не буфет, г-м. Оркестр у него, труппа. Пиесы сам пишет, а то даже Шекспира ставит, Бомарше, ну, или ещё кого-нибудь. Иногда и сам играет, но не главную роль, а так: кушать подано, потому, что скромный он человек. Но талант, однако, огромный!

– Но артисты…

– А! Вы об этом! Конечно, крепостные все. Неужто не слыхали?

У простого, неискушенного француза голова пошла кругом: собственный театр! Это покруче сыроварни будет!

– Обязательно съездим, месье Ржевский!

– Ну, вот и славно, уговорил я Вас, значит… О! Дуня! Замри! То, что надо, прелесть моя!

Поручик принялся набрасывать углем на холсте. Антуан почувствовал себя лишним и тихо удалился.

Погуляв ещё часок по поместью и озябнув, вернулся к себе. Было около двенадцати.

– Если я Вам понадоблюсь, сударь, так я в людской. Позвоните – сразу приду, – сообщил Миша.

– Погоди, мой друг, не уходи. Поговорим немного, я ведь ничегошеньки не знаю. Давай-ка, чаю вместе выпьем!

– С ромом изволите? Или со сливками? – деловито спросил слуга.

– Не надо рому. С сахаром и печеньем, ладно?

Миша вышел и вскоре вернулся с блюдом свежайших, теплых ещё кренделей, сахарницей, молочником и заварным чайником. Минут через десять Ефросинья внесла самовар, важно пыхающий паром.

– Бон аппетит! – пожелала она Антуану.

– Мерси… – растерялся тот.

Ефросинья вышла.

– Неужели тоже французский знает? – обратился господин к своему слуге.

– Нет, только несколько слов! – улыбнулся Миша, наливая кипяток в чайник.

Пока чай заваривался, Антуан молчал и теребил ус. Многое в этой жизни было совершенно непонятно. Например, насчет денег. У него оставалось луидоров двадцать и немного мелочи, но надолго ли этого хватит? Платить за стол, за квартиру, за одежду и обувь… Конечно, он военнопленный, но… Военнопленным роскошь не положена!

Миша налил чашки:

– Кушайте, сударь!

Отхлебнув крепкого, душистого напитка, Антуан осторожно спросил:

– Дорого ли мне встанет гостеприимство господина полковника? Если честно, денег мне ждать неоткуда, в плену-то. И прислать некому, родственников нет.

Миша вытаращил глаза и поперхнулся чаем. Прокашлявшись, ответил:

– Господи, сударь! Хорошо, что Вы меня об этом спросили, а не Александра Романовича! Вот уж обидели бы, так обидели! Вы же гость у нас. А гости никогда не платят ни за что, таков уж обычай. Хоть сто лет живите – в голову не придет с Вас хоть копейку взять! Да ещё Ваше деликатное положение, г-м, военнопленного. Нет, даже и не думайте! Вот, ежели в город поедете, то – пожалуйста, тратьте деньги, коли охота. А здесь Ваши деньги хождения не имеют! Так-то!

У пленного драгуна отлегло от сердца.

– Порядок в имении образцовый, мне понравилось. Лучше даже, чем в армии. Но, если все работники крепостные, как они на жизнь зарабатывают? И кто порядок поддерживает?

– Барин наш передовых, значит, взглядов держится. Понимает, что должна быть материальная заинтересованность. Все крестьяне на оброке, барщины уж нет. Дворовых людей барин кормит, обувает, одевает, даже и деньги дает. А насчет порядка… Все очень просто: делаешь свое дело хорошо – наградят. Плохо – выпорют. А смутьянов – в солдаты.

– Действительно, просто! М-да… Но, как же крепостной театр? Там же из-под палки не поиграешь?

– Конечно, сударь, театр – искусство Мельпомены, там таланты нужны. Так князь Обнинский их ищет и находит! Среди своих людей, а то по соседям ездит, смотрит. Если талант, то покупает или выменивает. В театр к нему попасть за большое счастье считается. Он, труппу-то, летошний год, в Италию возил учиться! Ну, понятно, не всех, самых перспективных. Говорят, оперу будет ставить. А балет уже есть!

Антуан поразился:

– То-есть, живых людей покупает!? Или… выменивает?!

– Ну, а как же иначе? Ежели он талант, и на сцене представлять достоин, что ж ему, сохой землю ковырять, зарывать своё дарование? Вон, Меропа Прянишникова, птичницей была у господ Шереметевых. А князь её открыл! Сменял на пару рысаков. Теперь она прима-балерина у него в труппе. Прима! Плохо, разве? Меня, вот, тоже смотрел весной.

– И, что?

– Не подошел я ему, таланту нету, – понурился Миша, – А уж как старался! Стихи наизусть читал!

– Что ж, все спектакли в имении у себя ставит? Только соседские помещики в его театр ездят?

– Не только, сударь. Они и в Калуге спектакли дают для широкой публики, и даже в самой Москве-матушке! Сборы огромные! Аншлаги каждый вечер! Говорят, что сам наш государь-император заинтересовался, так, может, и в самый Санкт-Петербург поедут!

Миша макнул крендель в чай. Пил он из блюдечка, держа его на растопыренных пальцах и шумно прихлебывая. Такого способа употребления чая наш француз никогда не видел.

– Скажи, друг мой, – сменил он тему, – как можно отправить письмо? Почта работает?

– Почта? Работает, а как же! В Боровске, в уезде. Только, поскольку сейчас война, за границу письмо не пошлете, сударь! Вернее, цензура его задержит, как Вы есть военнопленный.