Игорь Кабаретье - Преступление в Гранд-опера. Том второй. Шуба из Сибири

– Я вас искала, – загадочно произнесла мадам Камбри, протягивая Гастону для поцелуя кончики своих тонких пальцев.

– Это я вас искал, мадам, – прошептал Дарки, – и я вас умоляю извинить меня за то, что медлил так долго, дабы представиться вам здесь. Пожалуйста, осудите моё промедление. Вы были окружены таким сонмом поклонников, что я до сих пор не имел ни малейшей возможности приблизиться к вам… хотя я единственный в этом дворце, кто пришёл сюда только ради вас…

– Или ради неё… и для меня, не правда ли? Я сожалею о том, что не встретила вас раньше. Я была ангажирована почти на все танцы, и теперь собираюсь слёзно попросить вас остаться со мной, ведь нам необходимо обсудить столько вещей. Специально для вас я сохранила одну кадриль, так что не удаляйтесь далеко от меня.

– Я вам искренне благодарен за такую милость.

– За это нужно благодарить вашего дядю, это он один всё сделал. Но я слышу, что звучат первые ноты, предваряющие вальс, который я уже обещала, так что я вас оставляю в распоряжении месье Роже, который вам расскажет…

– То, что я предпочёл бы сто раз услышать из ваших уст, – прервал вдову Гастон, настолько взволнованный ее словами, что забыл, сколь неприлично перебивать женщину.

Мадам Камбри склонилась к его уху и произнесла вполголоса: «Я очень счастлива. Завтра, уверена, Берта нам будет возвращена.»

– Завтра! – Воскликнул Гастон. – Не послышалось ли мне? Неужели завтра она будет свободна?!

– Распоряжение о её освобождении было подписано этим утром, – прошептала мадам Камбри. – Ваш дядя вам расскажет подробности. А сейчас, как вы видите, я больше не принадлежу сама себе.

Тут к ним подбежал счастливчик, удостоенный будущей мадам Дарки чести вальсировать с нею. Она подала ему свою руку и позволила себя поддержать.

– Свободна! – Пробормотал Гастон. – Ах! Я и не надеялся на такое счастье, и едва ли могу поверить в это сейчас. И поклялся бы, что мадам Камбри в это также не верит, ведь она мне сообщила об этой радости почти печальным тоном… и, однако, она сказала, что распоряжение подписано. Ах! Мне не терпится расспросить моего дядю.

Дядя же его в это время был в двух шагах от него, и он прекрасно видел своего племянника, но, к несчастью, был вовлечён в это время в серьёзный разговор со своим коллегой, так что Гастон не мог вот так вот запросто броситься к ним и пресечь их беседу о владении недвижимостью магистратуры. Он был вынужден ограничиться тем, что бросал умоляющие взгляды на месье Роже Дарки, который ему сделал знак ожидать окончания столь важного для магистратуры разговора, так что Гастон укрылся в проёме окна, чтобы предоставить полную свободу движений вращающимся в вальсе кавалерам и дамам.

Двадцать пар, влекомые превосходным оркестром, кружились вихрем на покрытом воском паркете. Были там во множестве представлены иностранки, которые кружились как кометы, и среди них красавец Пребор уносил в пространство крупную американскую брюнетку, сверкающую огнём в глазах и маленькой ювелирной лавкой на плечах. Молоденький барон Сиголен благоразумно вёл в танце юную испанку, бледную как луна, какую-то троюродную сестру маркизы. Тревиль, отосланный прекрасной вдовой в четырнадцатую мазурку, успокаивался, убаюкивая русскую матрону с зелёными глазами, опиралавшуюся на него со всей своей азиатской беззаботностью. И Сен-Труа, сорокалетний Сен-Труа, заставлял крутиться на месте свою кругленькую пациентку, которую он лечил от невроза, так что вальс для них превратился в некий диетический метод лечения.

Задержанная выполнением своих обязанностей хозяйки дома, маркиза не вальсировала, и Нуантэль отправился в первый салон, чтобы присоединиться к ней.

Гастон же продолжал глазами следить за своим дядей, и его живо взволновало, когда он увидел, как тот, наконец, отделился от судьи, с которым до сих пор так усердно беседовал, и приблизился к окну. Месье Роже Дарки улыбался, и это было доброе предзнаменование.

– Итак, – произнёс судья, – ты должен быть доволен, так как я предполагаю, что мадам Камбри уже сообщила тебе важную новость.

– Да, – ответил племянник, трепещущий одновременно от надежды и беспокойства, и всё… в связи с судьбой своей возлюбленной, – мадам Камбри меня уверила, что завтра утром мадемуазель Меркантур выйдет из тюрьмы.

– Совершенно верно.

– Ах, вы меня вернули к жизни. Я знал, что она на самом деле не виновна, и наконец-то это стало очевидно и для суда! Это гнусное обвинение было ничтожным с самого начала вашего следствия… от него не останется теперь ни следа, и сейчас…

– Прости! Разве мадам Камбри тебе не сказала ещё чего-нибудь?

– Нет.

– В очередной раз убеждаюсь, что даже самые умные женщины порой испытывают нехватку в точности выражений. Она должна была бы завершить свою новость о твоей пассии.

– Мы едва успели обменяться с мадам Камбри лишь только несколькими словами, и её тут же забрали на тур вальса.

– Что…? Ты позволил увести её другому кавалеру. Ведь это тебе принадлежала честь открывать бал с твоей будущей тётей… Ладно, я тебя прощаю, ведь влюбленные не ведают того, что творят. А я предполагаю, что ты ещё влюблён…

– Более, чем когда-либо, и надеюсь, что теперь вы не осудите решение, которое я принял… несмотря ни на что… жениться…

– На одной обвиняемой…? Но, если говорить по сути, я по-прежнему весьма осуждаю это твоё решение, и мне непонятно, почему ты хочешь, чтобы я изменил своё суждение, так как в сущности, ничего не изменилось?

– Я вас не понимаю, мой дорогой дядя. Вы мне только что сами сказали, что мадемуазель Меркантур будет освобождена.

– Временно… Вот то слово, которое мадам Камбри должна была добавить, чтобы не давать тебе ложную надежду. Правда, ты бы и сам должен был об этом догадаться.

– Временно… Как? Что это означает?…

– Под залог, если тебе нужна более точная юридическая формулировка. Это тебя удивляет? Значит ли это, что ты забыл уголовно-процессуальный кодекс? Хотя… что меня удивляет? Я всегда немного подозревал об этом!

– Что! Разве речь не идёт о конкретном постановлении о прекращении дела. Разве вы не оставляете это дело, в то время как всё доказывает…

– Доставь мне удовольствие, успокойся и выслушай меня. Я хочу тебе объяснить мотивы решения, на котором я остановился, испытывая при этом сильные колебания, не только не скрывая этого факта от тебя, но и прямо тебе об этом заявляя. Ты же прекрасно знаешь, что идёт следствие, и у меня есть доказательства того, что мадемуазель Меркантур действительно была на бале Оперы, и она входила несколько раз в ложу Джулии д’Орсо, да и твоя мадемуазель и сама этого не отрицает. Упорное молчание и её слезы эквивалентны признанию, пусть она даже не оставалась всю ночь на бале… я это допускаю… я даже почти уверен, что она потом пошла в другое место. Но куда? Мадемуазель Меркантур отказывается об этом говорить, и этот отказ мне бесконечно подозрителен. Я сейчас об этом сигнализирую лишь мимоходом, потому что тебя этот факт должен затронуть с другой точки зрения, нежели меня. Я тебе даже не говорю о японском кинжале, безусловно принадлежавшем ей, и о сожжённых письмах, фрагменты которых обнаружили в её камине. Ты знаешь обо всем этом, и ты обязан понимать, что мой долг был и состоит в том, чтобы продолжать расследовать это дело до тех пор, пока оно не будет разъяснено полностью и мне, и следствию, и парижской общественности, чрезвычайно заинтригованной этим убийством. Но только что произошёл инцидент, о котором тебе ещё неизвестно, слегка изменивший положение обвиняемой. Ночью, с субботы на воскресенье, то есть в ночь бала, двое полицейских, которые делали ежедневный обход, нашли на бульваре Вилет, на углу с улицей Буиссон-Сент-Люи, костюм домино. Эти объекты формально были опознаны торговкой подержанными вещами, которая их продала мадемуазель Меркантур. Это – доказательство того, наряду с рядом других, что обвиняемая пошла на бал… и в другие места, о которых я тебе расскажу сейчас.