Илья Музыка - Сказка снежной пустыни

Вот и что это было? А у меня ужас был такой же, когда тигр к моей палатке подходил, и ревел над головой. Тоже не слышали? Не каждый таким похвастать может, хотя чем тут хвастать, парой седых волос на заднице? Те люди, которые живут в городе а на каникулы летают на Филиппины, считают тигра красивой меховой игрушкой, видя его на картинках в интернете и в зоопарках. Они верят в то, что его надо спасать, и когда им случается быть на своей Родине, охотно выходят на митинги «день тигра». Веря в призывы «спасти и сохранить тигра», эти люди не верят, что в их стране существует огромное количество людей, которые не только не видели Манилу, но даже ни разу не бывавшие в столице своей Родины. Для жителей Солонцового или Катэна тигр, к сожалению, не игрушка, а головная боль, страх, и возможно – смерть. Непродуманными городскими акциями мы перекашиваем сознание масс. «Белая акула находится на грани вымирания. Приезжай на пляжи южных островов – ты нужен ей»!

…В тот день я устал. Одна переправа вброд по морю через разлившуюся Литовку вместе с некрепкой спутницей, не умеющей плавать, стоила отдельного рассказа. Реку я преодолеть с ней не смог, и пришлось идти через море, туда где сталкивалась лбами река и океан. Там я почти утонул, спасая её в яростно кипящей коричневой воде. Потом долгий путь в долину Чёртова утёса. В сумерках, совершенно измотанный я съел жареную камбалу, раскинул палатку и уснул под шелест трав и дубов. Во сне внезапно мне стало неуютно, но причину понять я не мог. Как тошнота и рвота, но и не так. Словно далёкая боль прорывается наружу, и никак прорваться не может. Вроде двигатель работает? Откуда тут двигатель? И вдруг меня яростно и бешено затрясла моя спутница. Как это описать? Ну когда человек умирает, и его бьют конвульсии.

Еле слышным шёпотом она истерически орала мне в ухо:

– Кто это??? Кто??? – И прижималась так, что я не мог пошевелить ни рукой и не ногой.

Можно было сказать, что за палаткой ревел мотор, но моторов здесь, в абсолютном бездорожье не было. Рёв иногда переходил в злобное урчание, и от этого волосы шевелились. Ну почему бабы такие эмоциональные? Она ищет во мне защиты, а сама, как спрут, обвила меня своими конечностями, почти задушив, не давая дотянуться даже до ножа.

– Заткнись, дурра, – так же зашептал я ей в ухо, подмяв под себя. – Тигр это!

Как же страшно было! Лежать спиной кверху, ожидая удара когтистой лапы, и под собой чувствовать отчаянно извивающееся худое тело, которое просит защиты.

Да, отвлеклись.

Два упоминания о неведомом, и хотя Дальние горы на юге, а Мевон-Наксан на севере, но детали совпадают. Я сам чувствовал застывшее зло в южной пещере. Хотя…. Может это мои субъективные ощущения. Что гадать, надо сходить в поиск на этот Улсикан, вот вернусь и схожу….

…Плоская вершина никак не заканчивалась. Поросшие бело-зелёными мхами камни тут и там поднимались среди низких жёлто-оранжевых кустиков. Ветер заунывно выл в стволе ружья. Неуютно, надо вниз спускаться, вот только бахну напоследок, муть тоскливую разогнать. Я передёрнул затвор и выстрелил вверх.

Спускаясь, заметил растущую чёрную точку у горизонта. Вскоре грохот двигателя потеснил песню ветра. Вездеход «Газ-71» ехал прямо на меня, потом вдруг лихо развернулся, подбрасывая в небо куски мха и грязи, и остановился. С тяжким стуком откинулся верхний люк, оттуда показались чумазые руки, потом кудрявая голова механика-водителя. Истинный варнак, решил я, глядя на появляющуюся следом курчавую бороду.

– Что стоишь – спросила голова прищурившись. – Поехали.

– Куда?

– Тебе разве не всё равно? Поехали.

– Брезент крепкий? Я на брезенте. У тебя внизу места мало.

– Откуда знаешь? Садись на брезент, – согласилась голова, и люк захлопнулся.

Я бросил мешок на крышу, и уселся по центру, положив ружьё на колени. Хрюкнув и присев носом, вездеход тронулся. Просто тащусь ездить на тенте. Он пружинит, мягко подбрасывая, как в гамаке, а вокруг проносятся такие виды тундры! Степь, она никакая. Тоже, конечно красивая, но – степь. А тундра – это песня застывшего холодного ветра. В железной коробке что увидишь, темно, громко, душно. Окошек нет, вместо них топливные баки стоят на всю длину корпуса.

Ехали мы недолго. Там, где стали попадаться высокие лиственницы, вездеход, рыкнув, повернул к западу. Еле уловимо запахло дымом. Подбросило чуть сильнее, и вездеход остановился. На этот раз водитель вылез через боковую дверь с причитаниями.

– Итить твою лесной богородицы компас! Бога душу долбаный пень, прости господи!

– Что?

– Разулись снова. Второй раз уже за сегодня! Палец выскочил.

– Домкрат давай, нечего голосить. И лом достань. У тебя в коробке есть кто живой?

– Двое. Лом с другого борта достанешь. – Он снова нырнул в кабину и вернулся с домкратом. Как он его там разместил?

– Подкладки где?

– В кузове.

Я спрыгнул с крыши и постучал прикладом в железный борт.

– Вылазь, работать будем. Чурки захватите.

Из недр появились двое низких мужиков, одетых в выцветшие бушлаты.

Водитель, видя, как я по-хозяйски отцепил лом, спросил:

– Так ты что, свой? Ты куда идёшь?

– Шас клифт 22 22 Пинджак с кармана́ми. (жарг.) одену и бабочку повяжу. Не видно что ли? На Хайгдже иду. А вы куда едете?

– Медведя жрать. Немного не доехали.

…На берегу небольшой речушки стояло несколько бревенчатых домиков и чумов. Посреди поляны горел большой костёр, на треноге висел огромный закопчённый котёл. Вокруг столпились разношёрстно одетые люди. Национальные костюмы оленеводов перемежались с брезентом, ватниками и даже пальто. На грубо сколоченном столе уже стояли бутылки с водкой и тарелки. Один человек доставал из котла куски мяса. Мне подвинули тарелку.

– Благодарю. Что это?

– Медведя! Э, как вкусно!

– Медведя не буду.

– Мы его очень долго варили. Лапу ешь, лапу! Она жирная, сама в рот прыгает.

– Не буду лапу!

– Это же лапа! Она такая…, – говорящий закатил глаза от удовольствия, – там эти, ну такие, которые, хрящики, и мясо с жиром. Сочно, вкусно!

– Не, медведя не буду, – вновь повторил я.

– Ну тогда пей. Оленины человеку подайте на закусь! Хлеб сам доставай.

Гулянка шла полным ходом. Курили, не вставая из-за стола. Народ потихоньку поплыл. Нашлись темы для общих разговоров.

– Вот скажи мне, ты ж в городе живёшь, когда кризис кончится? – обратился ко мне сидящий по левую руку пожилой мужик в телогрейке. – По телевизору только и говорят: кризис, кризис. У нас то война, потерпите, то после войны восстанавливать надо, потерпите, теперь кризис, снова потерпите. Год кризис, два, три, я понимаю. Но как перестройка закончилась, так и понеслось – кризис. Пожить хочется спокойно. Теперь вот санкции. Да об колено! – Он громко приложил кружку об стол. – Мы что, часть Америки, при чём тут их санкции?!