В. Редер - Пещера Лейхтвейса. Том второй

— Конокрад должен быть повешен.

Вблизи стояла крепкая, прямая сосна. На одном из суков ее укрепили веревку с петлей; и едва успел батрак Лейхтвейс догадаться, в чем дело, как ему уже набросили петлю на шею и отпустили пригнутый к земле сук, который вместе с осужденным взлетел вверх. В то же время прогремело несколько выстрелов, и пули изрешетили тело повешенного. Так кончил этот изверг, истерзавший жизнь бедной женщины, честной, достойной сожаления и лучшей участи, и сделал несчастными обоих детей, заставив одного бежать в восьмилетнем возрасте, а другого сделаться преступником. Больше фермеры о нем не беспокоились; не сняв даже тела конокрада с дерева, все уехали домой, оставив его на растерзание хищным птицам.

Лукреция после этого ужасного случая вернулась с сыном в Европу. Давно рвалось ее сердце назад, в те места, где протекло короткое счастье ее жизни. Еще раз перед смертью хотелось ей увидеть Шенейха и хоть издали взглянуть на возлюбленного своей юности. Приблизиться к нему после того, как столько лет она была женой и матерью преступников, она считала себя недостойной. Гаральд был совершенно испорчен отцом и потерян для честной деятельности; одна только добродетель сохранилась в нем, которая могла, правда, спасти от многих проступков, — безумная, безграничная любовь к матери. Как только он заметил ее желание покинуть Америку, он сейчас же последовал за нею, и после долгого, тяжелого путешествия они достигли деревни Шенейх, где ее ждало ужасное разочарование. Она узнала, что граф, ее единственный возлюбленный, находился в кругосветном путешествии и должен находиться в это время в Америке.

Итак, она его не увидит. Она простояла почти всю ночь у подножия холма, на котором возвышался замок Шенейх, и смотрела в окна, за которыми была так любима и счастлива; затем она пробралась в сад, где у нее бывали когда-то свидания с молодым графом; здесь под одной из лип, в его объятиях, она в упоении слушала его молодые и гордые мечты о будущем; она, плача и рыдая, упала на колени и пролежала там до утра. Над ее головой пел соловей свою нежную песню о любви, молодости и погибших надеждах. Несчастная не замечала, что уже наступил день; но вдруг она услыхала позади себя шаги и, оглянувшись, со смущением увидела девочку лет восьми, нарядно одетую. Видно было, что чудное утро так рано подняло ребенка и поманило в сад. Девочка, увидев плачущую женщину, быстро подошла к ней и, смотря большими, умными и сострадательными глазами, спросила:

— Кто вы, бедная женщина, и отчего вы плачете?

Лукреция ответила не сразу; тогда девочка выхватила из своего кармана маленький шелковый кошелек и высыпала все его содержимое в руки плачущей.

— Вот, вот… — заговорила она, — возьмите это и купите себе хлеба… Я знаю хорошо, что есть люди, у которых нет хлеба, чтобы утолить голод. Мой папа объяснил мне, что мы, богатые и знатные, должны о них заботиться, должны облегчать нужду бедняков, когда с ними встречаемся.

Звук голоса этого ребенка поразил Лукрецию, и она задрожала всем телом.

Ведь совершенно так говорил ее бывший возлюбленный, молодой граф. Да, так же нежно, так же ласково, так же сострадательно. Это был его голос, — не только звук голоса, но и человеколюбивые мысли, в которых сквозила его благородная душа. Но кто же это дитя?

— Ну возьмите же, — настаивала малютка, — или у вас другое горе, которое нельзя утешить деньгами? В таком случае скажите мне и будьте уверены, что я сделаю все, что возможно, чтобы помочь вам.

Лукреция не выдержала дольше и бледными губами задала вопрос:

— Кто ты, доброе дитя, и как тебя зовут?

— Кто я? — засмеялась малютка. — Разве ты не знаешь? Меня зовут Ядвига, я дочь графа Шенейха, который живет в этом замке.

— Значит, ты его дочь.

Лукреция, рыдая, закрыла обеими руками лицо; глубокое горе, как ножом, резануло ее по сердцу.

Перед нею стояла законная дочь графа от брака его с нелюбимой женщиной, какой-то Магдалиной. Дитя это богато и счастливо, это дитя имеет право носить его имя, а их мальчик… его дитя, которое она родила от графа Шенейха… бедный Генрих Антон, где он теперь, где он скитается, куда загнало его несчастье? Может быть, его давно нет в живых, может быть, его маленькое тельце уже давно погребено и истлело. Она никогда не могла ничего узнать о нем.

— Так ты графское дитя? — еще раз спросила Лукреция малютку и прибавила: — Где же твой отец?

— Папа в кругосветном путешествии, — отвечала девочка, — он вернется через несколько месяцев. Он мне прислал из Америки письмо, в котором описывает великолепную, чудную страну. Ах, как там, должно быть, хорошо; какие там чудесные бабочки и настоящие индейцы коричневого цвета, с ног до головы совсем коричневые.

— Так твой папа очень счастлив?

— Счастлив? Гм… — ребенок вдруг сделался серьезным и смущенным после этого вопроса. — Счастлив? Папа мне один раз сказал, что он никогда, действительно, счастлив быть не может, что он носит в своем сердце глубокое горе; но в чем оно заключается, я не знаю. Я еще очень мала, чтобы понимать такие вещи, но когда буду старше, тогда папа мне все расскажет, и я постараюсь его утешить.

— А разве твоя мама этого не делает? — спросила Лукреция.

— Моя мама? О, Боже, она давно умерла, и бабушка тоже, они обе покоятся здесь, в саду. Хочешь, я покажу тебе их могилы?

— Нет, нет, я должна идти дальше, но прежде чем я уйду, окажи мне милость.

— Говори, что ты хочешь?

— Позволь мне положить руки на твою голову и призвать на тебя благословение Божие; никогда не видала я существа благороднее и чище, чем ты; я думаю, каждый, глядя на тебя, должен молиться, за тебя молиться.

Тогда маленькая Ядвига опустилась на колени, а Лукреция положила обе руки на ее шелковистую головку и пробормотала дрожащим, полным слез голосом:

— Ты, Творец всего живущего, по воле которого зацветают и увядают цветы, который все земное, все, что живет и дышит на земле, освещаешь и согреваешь своим светом, сохрани и защити этого ребенка. Помоги ей испытать истинное, чистое счастье, и если род графов Шенейх должен угаснуть с его сыновьями, то восстанови его в этом прелестном, девственном цветке. Благословение, святое благословение ниспошли на голову молодой графини Шенейх — его дочери.

После этого Лукреция удалилась, ни разу не оглянувшись, боясь, что она и без того слишком много сказала и могла выдать себя. Через час она с Гаральдом покинула деревню. После многих приключений мать с сыном достигли саксонской границы. Они были бедны до нищеты и поселились в пустой хижине в лесу. Лукреция убедительно просила сына не посещать города, а жить больше в лесу, надеясь этим отвлечь его от преступного направления и вредных привычек. Но как раз именно здесь, на границе, Гаральд нашел удобную почву для своей деятельности. Его влекло к ней не только преступное побуждение, стремление к жизни, полной отваги и приключений, но героизм, бурная беспокойная кровь, текущая в его жилах.