В. Редер - Пещера Лейхтвейса. Том третий

— Остановись! — воскликнула в это мгновение Аделина, подняв повелительно руку. — Наступила минута, когда я должна отвечать тебе. Ты приписываешь преступному разврату стрелу, которую я пустила в тебя и которая, как вижу, глубоко уязвила твое сердце. Ну так слушай же. Я несколько иначе объясню тебе мои действия и поступки. Когда-то я любила тебя, Андреас Зонненкамп, — не маши рукой и не качай отрицательно головой, — я любила тебя, иначе я не была бы твоей женой и матерью этой девочки. Что оторвало меня от тебя, что побудило меня бросить тебя, пользовавшегося в свете таким выдающимся положением, это моя тайна, которую я не открою тебе никогда, даже и в настоящую трагическую минуту. Достаточно того, что я бросила тебя и моего ребенка.

Бывают обстоятельства в жизни, которые сильнее любви, сильнее нашей собственной воли, крепче оков, привязывающих нас к любимым существам. Твоя кровля укрыла меня, твое имя дало мне почет, твое богатство окружило меня роскошью; в руках я держала ребенка, которого нежно любила, он был плоть от моей плоти, кровь от моей крови, это было мое собственное дитя.

И, несмотря на это, я бросила все, ринулась в свет и теперь стою одинокая, бездомная комедиантка. Но я сделалась ею только для виду. Я была танцовщицей, певицей, выступала на подмостках только для того, чтобы легче достигнуть исполнения моих планов; я думала, что в этой среде мне удастся лучше послужить моей государыне. Я приобрела доверие короля, смертельного врага моей королевы. Да, сегодня я откровенно признаюсь, что с первой минуты, как я вошла в милость Фридриха, короля Прусского, я стала передавать Марии Терезии все его тайные планы и намерения. Я тайно подготовила войну, от которой до сих пор страдает Пруссия. Но у меня был противник не менее сильный, чем я сама. Если я была для Прусского короля злым духом, тянувшим его к погибели, то он был его ангелом-хранителем. Дьявол столкнулся с ангелом, и между ними завязалась жестокая борьба.

Ты видишь, Андреас Зонненкамп, как правдиво я передаю события. Не хвалю и не льщу себе. Прямо называю себя дьяволом, а тебя возвожу в чин ангела. Для Прусского короля ты был, действительно, ангелом-хранителем. Ты ему был очень полезен своим многосторонним ясным умом, спокойствием и твердой выдержкой. Напрасно умоляла я, напрасно заклинала тебя уйти из прусского лагеря и перейти на сторону королевы Марии Терезии. Если бы ты это сделал, Андреас Зонненкамп, то я не стояла бы перед тобою, как стою теперь, мы были бы оба счастливы, и счастье было бы уделом нашей дочери. Но ты не захотел этого: твой король был тебе дороже жены. Ты поручил разбойнику отнять у меня письмо огромной важности в глазах моей королевы, письмо, написанное собственноручно королем Прусским, в котором он сообщал английскому правительству все свои планы. Этот удар я тебе не простила и никогда не прощу. Этого мало: ты причинил мне еще больше зла, допустив мою дочь, мое собственное дитя, сражаться в рядах прусских войск. Ты сделал из нее героиню. Она, раненная на поле сражения под Прагой, могла легко отправиться на тот свет, и ты был бы ее убийцей. В довершение всего ты отдал ее замуж за прусского офицера. Понимаешь ли ты, Андреас Зонненкамп, что я имела полное право ненавидеть тебя, которого раньше любила? Ясно ли тебе, что я не могла оставить безнаказанным все, что ты делал против меня? Ну вот, теперь я поразила тебя в самое сердце. Моя месть добралась до тебя.

Твое собственное счастье я не могла разрушить. Лишать тебя богатства не стоило: ты принадлежишь к людям, которые презирают его и пользуются им только для того, чтобы помогать другим. Если бы я наняла убийцу, который убил бы тебя, то этим ты только превратился бы в мученика, пострадавшего за своего короля, а этого я не хотела ни в коем случае. Но ты имел, Андреас Зонненкамп, одно сокровище, которое было тебе дороже жизни, и с этой стороны я и нанесла тебе удар. Если я разрушу счастье твоей дочери, то этим я поражу тебя. Чем же можно вернее всего разрушить счастье женщины, как не разрывом с любимым мужем? Я снова пустила в ход все чары моей юности: я снова захотела сделаться красавицей, обольстительной, увлекательно прекрасной, и это мне удалось. Неужели ты думаешь, Андреас Зонненкамп, что я действительно могла полюбить этого юного, легкомысленного глупца, который был настолько ветрен, что бросил жену, будущего ребенка, дом и кинулся в мои объятия? О, я презираю его, презираю, может быть, глубже, чем ты сам, и, клянусь тебе, Зонненкамп, что я скорей задушила бы его своими собственными руками, чем отдалась бы ему. Я старалась заставить его дать подписку в том, что он раз и навсегда отказывается от Гунды и от тебя. Эту подписку я отослала бы тебе и этим удовлетворила бы свою месть. Вот там на маленьком столике лежит этот листок. Прочтите оба, что он написал под мою диктовку. И приди вы несколькими минутами поздней, эта бумажка носила бы полную подпись барона Курта фон Редвица: мне стоило еще немножко помучить его, чтобы довести глупца даже и до этого постыдного поступка.

Понимаешь ли ты, наконец, что не гнусный разврат внушил мне этот дьявольский план. (Я ведь согласна признать себя исчадием ада.) Моя жажда мести удовлетворена: я вижу тебя, состарившегося в несколько недель на десятки лет, сгорбленного и поседевшего от горя и страдания. Нынешний Андреас Зонненкамп, превратившийся в дряхлого старика, уже не может быть так полезен Прусскому королю: в этом я убеждена. Я кончила. Теперь делай со мной, что хочешь.

Выйди вперед, Генрих Антон Лейхтвейс. Ты нанят этим человеком для того, чтобы убить женщину, так докажи, по крайней мере, какой ты любезный разбойник. Не мучь меня. Подними твое не знающее промаха ружье и пусти мне пулю в сердце: оно довольно билось, довольно жило и страдало в этой жизни, в этом жестоком, коварном мире. Нажми курок, Лейхтвейс… Скорей бери мою жизнь… Я готова…

На одно мгновение в комнате воцарилась полная тишина. Было до того тихо, что можно было услышать звук падающей булавки.

Зонненкамп подошел медленно к столику, взял в руки подписку Курта и прочел ее. Глубокая горечь отразилась на его лице. Прочитав бумагу, он разорвал ее на мелкие куски и бросил их к ногам Аделины.

Гунда закрыла лицо руками, она не смела спросить, что было написано, но по расстроенному лицу отца догадалась, что это было нечто ужасное.

— Где он? — спросил Зонненкамп Аделину.

— Не знаю.

— Ты лжешь. Ты спрятала его.

— Так ищи. Он ведь твой зять. Тебе стоит позвать его, и он придет к тебе.

В эту минуту Гунда бросилась к ногам матери.

— Матушка, — молила она, заливаясь горькими слезами, — матушка, если в твоем сердце еще теплится хоть искра любви ко мне, если ты помнишь ту минуту, когда в первый раз взглянула на своего ребенка, ребенка ни в чем не повинного, не сделавшего тебе ничего дурного… Матушка, тогда умоляю тебя: верни мне моего мужа.