Сборник - Меридіани (На украинском и русском языках)

Стабулниек нерешительно сел.

— Так вот, в то время, когда Ковров доставал из книжного шкафа какую-то книгу, со стены оборвался портрет и сбил со шкафа статуэтку, которая упала ему на голову.

— Портрет женщины?

— Жены Коврова, — подсказал Раскатов.

— Да бог с ней. Я не об этом. Мне помнится, на шкафу под этим портретом стоял какой-то снаряд с кленовыми листьями, ваза своего рода.

— Вы хорошо это помните? — спросил Гулбис.

— Я еще обратил на это внимание и подумал, что Ковров большой оригинал. Статуэтки там не было.

— А где стояла статуэтка?

— Простите, какая статуэтка? У него много разных оригинальных вещей, например, парусник.

Стабулниек окинул взглядом свою комнату, как бы мысленно расставляя все эти вещи.

— Парусник стоял в углу на пьедестале, примерно вот здесь. А в том углу — конная группа… Просто как в музее.

— А всадник с поднятой вверх шашкой, не помните, стоял на шкафу?

— Всадник? Нет. Я же сказал, что на шкафу стоял снаряд. А всадник стоял на письменном столе.

— Спасибо, товарищ Стабулниек. Эта деталь для нас важна.

Гулбис видел, что Стабулниек уже пришел в себя. Можно было повернуть разговор на другую тему.

— Так о чем вы беседовали с Ковровым? — спросил Гулбис непринужденно.

Стабулниек набил табаком свою коротенькую красную трубочку и начал свой рассказ. Гулбис и Раскатов слушали внимательно, изредка задавая наводящие вопросы и уточняя детали.

— Я даже не знаю, как вас благодарить, Петр Янович, — сказал Гулбис. — Ваше сообщение очень облегчит нашу работу в этом направлении, работу, которую мы ведем давно.

— А мне, товарищ Гулбис, кое-что не совсем понятно. Разрешите задать вопрос, — Стабулниек смущенно улыбнулся.

— Спрашивайте.

— Вы придаете такое большое значение моему рассказу о расположении вещей в кабинете Коврова, что я невольно подумал… Ну, в общем, скажите мне откровенно: вы сомневаетесь, что с Ковровым произошел несчастный случай?

— Как вам сказать… — уклонился Гулбис от прямого ответа.

Стабулниек задумался.

— В квартире, как мне показалось, никого не было, кроме нас двоих… Никто подслушать не мог. Но стоило мне уйти, как Коврова убивают, — вслух размышлял Стабулниек. — А кто сообщил о смерти Коврова? Художник?

— Какой художник?

— Да, я совсем забыл. Когда я уходил, Ковров сказал: “Какое совпадение! Как раз сегодня я должен встретиться с одним художником, который в молодости хорошо знал Саулитса”.

— Так и сказал?

— Если мне не изменяет память, это дословно.

— Убийство обнаружили мы. Оно произошло вчера. Во второй половине дня.

— Послушайте! Может, этот самый художник…

— Вот что, товарищ Стабулниек, — перебил его Гулбис, — вы срочно поедете на Кавказ в санаторий.

— Помилуйте! На носу экзамены. Кто же мне даст отпуск, не говоря уже о путевке?

— Это я беру на себя, вам необходимо на время уехать из Риги. Но куда, — никто не должен знать, даже близкие.

— Разве мне грозит опасность?

— Но ведь вы тоже не верите в несчастный случай? Зачем искушать судьбу? Вы окажетесь в безопасном месте.

— Да, да. Вы правы. Может быть, так будет лучше, — согласился Стабулниек.

Свет уличного фонаря, отраженный дверцой книжного шкафа, падал на край письменного стола, где стоял маленький бюст Ленина и лежали стопочки бумаги. Все остальное пространство комнаты тонуло в темноте. Только когда по улице проносилась машина, светлый квадрат окна стремительно перемещался по стенам и на мгновенье выхватывал из темноты угол дивана, где сидел Гулбис.

Он снова видел перед собой Коврова таким, каким встретил его две недели назад на привокзальной площади. Ковров быстро шел навстречу, перекинув через левую руку светлый габардиновый плащ, а в правой руке нес чемодан. Увидев его, Ковров заулыбался еще издали. “А, старина!” — воскликнул он. Долго им разговаривать тогда не пришлось. Ковров спешил на калининградский поезд. И вот теперь его нет.

Гулбис встал с дивана и подошел к окну. На улице еще светло” хотя было уже около десяти. В Риге летние вечера наполняются перламутровым светом. На фоне неба темнеет силуэт церкви святого Якова. За Даугавой, в Задвинье, в небе отражаются бледные сполохи — в этой заводской стороне продолжается трудовой день.

Гулбис сел в кресло у письменного стола. “Надо разобраться во всем по порядку, — думал он. — Убийство Коврова — это не подготовленное преступление, а чисто случайное. Ковров был убит, конечно, потому, что узнал тайну оберштурмфюрера Эберта. Но он не стал бы разговаривать о таких вещах с посторонним. Это само собой разумеется. Значит? Значит, этого человека Ковров хорошо знал. Убийцу следует искать среди личных знакомых писателя. Странное стечение обстоятельств. Тогда, в сорок пятом году, Эберт хотел открыть тайну хранения картин, но был убит. Сейчас речь идет о том же, и убит тот, кто узнал эту тайну. Простая случайность? Нет, на это непохоже. Значит, следует начинать с того, что было шестнадцать лет назад”.

Гулбис хорошо помнил этот день начала февраля сорок пятого года. Однажды вечером на фольварк Блаузее, где расположился штаб полка, бойцы привели нескольких немцев, захваченных в плен. Один из них, высокий, средних лет, в мундире оберштурмфюрера СС, назвался Эбертом. Во время допроса он сразу же поставил условие: “Я вам расскажу, где в Риге спрятаны ценные картины из Рижского музея западного искусства. Не ручаюсь, но предполагаю, что вместе с этими картинами спрятаны документы, касающиеся группы “Черного беркута”, действовавшей в оккупированной Риге. А вы гарантируете мне свободу и возвращение на родину сразу же по окончании войны”.

Но рассказать сразу он не хотел, требовал, чтобы его отправили к командующему фронтом. Командир полка был на совещании в штабе дивизии, его замещал Гулбис — начальник штаба полка. Он и допрашивал Эберта в присутствии капитана Коврова и военврача Дарзиня.

Утром Эберта отправили в штаб фронта. По дороге Эберт убил одного из конвоиров и попытался бежать, но его настигла автоматная очередь. Кто-то стрелял из кустов. Вместе с ним погиб и преследовавший его шофер. Второму конвоиру удалось спастись и, добравшись в свою часть, он доложил о случившемся.

На место происшествия выехала оперативная группа. Но время было упущено, и установить детали гибели Эберта и красноармейцев не удалось.

Кто же был в то время, когда он, тогда еще майор, допрашивал Эберта? Сколько Гулбис ни напрягал свою память, кроме капитана Коврова и врача Дарзиня никого вспомнить не мог. Да, они допрашивали втроем, даже без переводчика. Кому же Ковров или Дарзинь могли сказать в тот вечер о признании Эберта? Кто окружал их тогда, и где теперь эти люди?