Александр Мартынов - В заповедной глуши

Они разделись, раскладывая мокрое барахло на уже начавшем прогреваться песке. Немного поплавали (вода была тёплой, немного отдававшей затхлостью), но без азарта, потому что и правда очень хотелось отдохнуть. Валька, впрочем, заставил себя тщательно, с мылом, промыть волосы. Витька, развалившись на песке, наблюдал за этим с иронией, потом спросил лениво:

— Ну что ты с ними возишься? Постриг бы, и дело с концом.

— Они мне идут, — Валька помотал головой в воде, стоя на четвереньках. — Фррррбббб… А с повязкой вообще будет классно.

Он перебрался на песок и лёг на живот. Сонно сказал:

— Надо не очень долго. А то накроют нас тут всё-таки…

— Не, мы чуть-чуть, — Витька тоже улёгся лицом вниз. — Блин, хорошо-о-о…Тепло и су-хо. Чего ещё надо?

— Какао с булочкой, — отозвался Валька. — И… — он не договорил.

— Что «и»? — лениво поинтересовался Витька.

— Ничего, — отрезал Валька.

Он хотел сказать: «И чтобы я был дома.»

Витька то ли догадался, то ли просто не хотел дальше разговаривать — но дальше молчал, похоже, вообще уснул. А вот Валька лежал и думал, разглядывая песчинки, налипшие на руку.

Ну вот ладно. Предположим, что у него всё было бы нормально. А где-то в мире, в одном с ним мире, буквально рядом, скитался бы Витька. И где-то есть страшная охотничья база, ведь есть она, и приезжают на неё прячущие свои лица существа, чтобы охотиться на детей…А он бы жил себе и жил. Ходил в школу, рисовал картины, слышал музыку, смеялся, спал, ел, книжки читал…Какое-то дикое несоответствие. Отец это понимал, потому и стал делать то, что делал. И его посадили. Посадили не того подонка, который пытался сделать из Витьки девочку. Это вообще никому не было интересно. Посадили его, Вальки, отца. И того мальчишку, который сжёг машину с убийцами. Его тоже посадили… Сколько ему дали — восемнадцать лет? Это непостижимо, лучше бы смертная казнь — восемнадцать лет на четыре года больше, чем Валька прожил на свете. И все эти годы — в тюрьме?! А сколько дадут отцу и маме? Вдруг им дадут пожизненное? В разных тюрьмах, конечно, в разных… Он представил себе рослого, сильного, уверенного в себе отца, красивую, весёлую, лёгкую какую-то маму, то, как они любят друг друга. Как они любят его, Вальку… И что же: этого больше никогдане будет?! И они даже друг с другом не увидятся — никогда?!

Валька заглянулв это слово, и его ударила дрожь. Оттуда, как из пустого колодца, веяло равнодушным холодом и тьмой.

Если бы можно было придти… ну, куда-топридти и сказать: «Вот он я, посадите меня. Пусть навсегда. А маму и отца отпустите.» Если бы… Валька пришёл бы.

Нет, стой, зло оборвал он себя. А почему я должен так делать? Как тот заяц из сказки Салтыкова-Щедрина, который преодолел сто препятствий, чтобы… понадеяться на милость волка, державшего в заложниках его приятеля. Не правильней ли пристрелить волка? Ну, заяц — он не может. Но я-то — я человек! И я знаю, что мои родители были хорошие люди. Не для меняхорошие, а вообщехорошие. И если их посадили — значит, виноваты те, кто это сделал. Во всём вообщевиноваты.

Он сжал кулак. Просыпал из него песок. Зарыл в его сухую теплоту ладонь. Нет, сдаваться на милость победителя — это не выход. Победитель не посадит тебя за один с собой стол, не отпустит, поражённый твоим благородством, тех, ради кого ты сдашься. Те времена прошли. Он посмеётся и использует тебя, как орудие шантажа, Валентин. В точности, как говорил отец.

И вдруг пришла в голову Вальке настолько простая и очевидная мысль, что он даже изумился своей тормознутости.

А ведь отец был не один.

Ну да, не один! Есть люди, с которыми он имел дела, те, кому он помогал — да вот тот же Ельжевский, к которому он, Валька, идёт. Значит, надо просто присоединиться к ним. На любых правах. Хоть прачкой или кухонным мальчиком. Подрасти. Стать бойцом. Настоящим. Как те ребята из Великой Отечественной или с Балкан, про которых Валька читал в Интернете и в старых книжках. И делать то же, что они.

Мстить.

У тех родителей отняли фашисты или НАТОвцы. Но разве те, кто отнял родителей у Вальки, кто искалечил жизни других ребят — разве они лучше? Они в сто раз хуже, потому что фашисты убивали чужих. А эти — своих. И с ними надо так же, как с фашистами, ни перед чем не останавливаясь и ничем не гнушаясь. Ни ложью, ни пулей, ни ядом, ни бомбой, ни подкупом. Главное — чтобы мстить! А если отец и мама вернутся, вырвутся — он всё равно не сможет жить, как раньше. Он скажет отцу…

Валька стал представлять себе, как это будет. И,постепенно успокаиваясь, уснул…

…Конечно, мальчишки проспали и Судный День, и Второе Пришествие и Первое Распятие, а проснулись не сгоревшими лишь потому, что передвинулась тень кустов и прикрыла их от раскаляющегося уже совершенно по-летнему солнца.

— Оййййоооо… — протянул Валька, глядя на часы. — Первый час, ничего себе!

— Есть охота, — сказал Витька, отряхивая грудь и живот от песка. — Придётся мой НЗ жевать.

— А у тебя НЗ есть? — заинтересовался Валька.

— А то, — гордо сказал Витька, подтащив к себе свою сумку. — Только я его расходовать не хотел. Пока более-менее людно было. А теперь чего, кафе я тут не вижу… — он расстегнул боковой карман и запустил в него руку. — Держи, — Витька протянул Вальке какую-то грязноватую трубочку, похожую на толстую макаронину. — Жуй-жуй, глотай.

— А что это? — Валька приподнялся на локте, с опаской беря трубочку двумя пальцами. Она была в крошках, мусоре и вблизи напоминала уже не макаронину, а кусок тонкого шланга, вытащенного из канализации. Валька в принципе знал, что человек может есть всё подряд. Как крыса или свинья. Но на практике…

— Мырмышель, — Витька уже интенсивно жевал эту субстанцию, и видно было, что она жуётся с трудом. Валька свёл брови:

— Мы… что?

— Мырмышель, — повторил Витька, сильно сглотнув. И засмеялся: — Да ты ешь, она даже вкусная, только кислая очень. Там всё натуральное… — он откусил снова и, пихнув кусок за щёку, пояснил: — Я совсем маленький был, лет десять, что ли… С нами вместе жил — ну, где мы тогда жили — такой бомж, ещё с советских времён, тогда тоже были бомжи, но мало. Дед Вася. Он о нас… не то чтоб заботился, но так — помогал иногда, всё прочее такое… Вот он показывал, как такую штуку делать. Берёшь яблоки, шиповник, клюкву. Варишь в ведре или где там — без сахара, пока такая густая каша не получится. Потом её раскладываешь на металлическом листе и сушишь на солнце. Дальше в трубочку скатываешь. Кислятина страшная, но зато можно только на ней целую неделю прожить… Вот он её и называл мырмышель, мы ухохатывались… Ешь, не бойся, говорю, ешь!

Валька осторожно откусил. Сперва он вообще никакого вкуса не ощутил, пока катал кусок на языке. Потом переместил за щёку и жевнул…