Александр Мартынов - В заповедной глуши

— А почему Лукашенко не зачистит эти территории? — сердито спросил Валька. — На него не похоже ведь. Вон что тут творится — действительно Зона какая-то!

— Да понимаешь, Валентин… — лесник повёл плечами под курткой. — Тут вот какое дело.

Батьке эта твоя, как ты сказал, Зона — выгодна. Да и не только Батьке…

— Чем же это? — удивился Валька искренне.

— А смотри сам… Это что-то вроде не контролируемой никем чёрной дыры. Не пустить куда-то зарубежных наблюдателей — сложно, сразу хай о тоталитарном режиме и зажиме критики. Кому это надо? А сюда они и сами не едут. Сами легенду о радиации пустили двадцать лет назад — и теперь сами же её боятся. Они же в большинстве своём трусы, эти «наблюдатели». А если кто и сунется и пропадёт — так это как бы даже и «в тему». Зона заражения и дикости, что и требовалось доказать… Ну а Лука эту легенду всячески поддерживает. И получается именно Зона, в которой… — Михал Святославич осекся, пошевелил усами.

— В которой что? — быстро спросил Валька. Лесник усмехнулся:

— Да сам увидишь… Как ты там поёшь?

Так что шагаем.

И они шагали — под дождём, сперва лесом, потом — через забурьяненное поле и околицей деревни, где жутковато смотрели вслед пустые глазницы домов. На крайнем Валька увидел надпись чёрным лаком:

Узрейте будущее своё, люди!

Он долго оглядывался на неё, не в силах оторваться почему-то.

Начало темнеть. Порывами задувал холодный ветер. Михал Святославич часто оглядывался и прислушивался, пока они опять не вошли в мокрый чёрный лес. На взгляд Вальки тут было ещё жутче, но лесник будто бы расслабился.

— Ну вот, нас ждут, — удовлетворённо заметил Михал Святославич, останавливаясь. И Валька, тоже остановившийся, увидел впереди на прогалине, в мутном, пасмурном вечернем полусвете фигуру всадника, державшего в поводу двух осёдланных коней.

Всадник словно сошёл со страниц исторического романа — широкий плащ, падающий на лоснящийся от дождя конский круп, капюшон, надвинутый на лицо, рука в перчатке, небрежно держащая поводья, носки сапог, плотно упирающиеся в стремена, приклад карабина, торчащий справа у передней луки седла… Он сидел неподвижно, но у Вальки было совершенно ясное ощущение, что из-под этого самого капюшона, обрамлённого оторочкой холодных капель, их внимательно разглядывают пристальные глаза.

Михал Святославич высоко поднял руку и негромко, но отчётливо сказал:

— В лесу мир.

— И мир лесу и миру, — послышался ясный, звонкий, чуть гортанный голос, и всадник откинул капюшон.

Валька не удержал удивлённого: «Оххх…»

Это была девчонка. Рыжие — даже этим сумрачным вечером рыжие, как огонь!!! — волосы рассыпались по плечам. Лет — примерно тех же, что и сам Валька. Тонкое красивое лицо больше подошло бы иконе, чем человеку, но, когда Валька, повинуясь жесту Михала Святославича, подошёл ближе, то увидел, что у девчонки глаза странной хищной птицы из фантастической книжки о Всадниках Гора — жестокие и надменные синие глаза, похожие на драгоценные камни, через которые пропущен холодный свет. Страшные глаза, если честно. Вот как хотите — страшные.

И — красивые. Валька даже не сразу поймал брошенный ему повод, вспыхнул, ожидая, что девчонка засмеётся… но она только надвинула капюшон. Тогда Валька, вдруг разозлившись, ловко взмыл в седло и толчком между ушей успокоил было взметнувшегося под чужим человеком коня:

— Трр-аа, зараза!

Обычно он не ругался на животных — тем более, на коней, тем более, что был рад снова оказаться в седле — соскучился. Но вот поди ж ты…

Михал Святославич тем временем тяжеловато взобрался в седло и ругнулся:

— Чёртово средневековье, никогда не привыкну… Валентин, познакомься, это Мора…

Мора, это Валентин…

Капюшон качнулся в сторону Вальки, и тот поймал себя на глупом желании сказать что-нибудь развязное. Вместо этого мальчишка заставил себя чуть поклониться в ответ и почувствовал, что стало легче.

Так, а с чего ему вообще затяжелело-то? И опять Валька обнаружил, что непроизвольно всматривается в темноту под капюшоном, чтобы увидеть её глаза снова.

Он за полминуты уже второй раз хотел сделать что-то независимо от сознания.

Действуя коленями — видно было, как они ходят под плащом — девчонка повернула коня и рысью пошла по прогалине.

почему-то вдруг всплыло в памяти Вальки, и он поскакал следом — снова сам не сообразив, что скачет и не оглядываясь на Михала Святославича (тот явно предпочёл бы шаг, а то и вообще свои ноги). Мора…»Мора» — кажется, по-ирландски — «Смерть».Девчонка и правда похожа на классическую ирландку, разве что не зеленоглазая… ну вот, опять глаза. Что случилось-то, блин, в конце концов, как Витька скажет?!.

…До полной темноты успели проехать километров десять, не меньше — темнело как-то неохотно, как неохотно светало по утрам. Дождь не прекращался. Валька думал, что сейчас они остановятся, но Мора коротко сказала:

— Уже близко, — и Михал Святославич, уже плохо различимый во мраке, явно кивнул.

Валька всё-таки сделал глупость — попытался завязать разговор.

— А твои родители, — он послал коня вровень с девчонкой, — они что, тут живут?

— Слышал такую песенку? — поинтересовалась та из-под капюшона:

— Я — дитя любви печальной.

Мать — плотва.

Отец — Чапаев… Ещё что спросишь?

— Да нет… — смешавшись, пробормотал Валька.

— Ну и отлично, — и девчонка, ткнув каблуками сапог конские бока, унеслась вперёд.

— Поговорили, — сказал Валька и сплюнул в грязь.

— Это точно, — насмешливо сказал Михал Святославич — оказывается, он нагнал Вальку. — Да ты не расстраивайся очень-то.

— С чего мне расстраиваться? — удивился Валька. Лесник покачал головой:

— А вот врать и вовсе ни к чему. Вижу ведь, что она тебе понравилась.

— Она кто? — Валька решил уйти от этой темы к другой — в самом деле его интересовавшей. Михал Святославич качнул головой:

— Бретонка. Мора Лаваль. Один здешний человек её из Боснии привёз в 95-м, ей тогда и было-то года три. Вытащил из мусульманского гарема, от тамошних добился только кто такая и как зовут, а ещё — что её во Франции украли… что так смотришь, европейских детей крадут не только в России… хотя и не в таких масштабах, как там. Сперва пробовал родителей найти, потом плюнул и стал воспитывать, как дочь. Вот такое и получилось, воспитатель-то из того человека, прямо скажем…Вот она и по неделям дома не живёт, чуть что — нож в ход пускает, без шуток, читать и писать ни на каком языке не умеет и не желает уметь. Зато для нашего дела человек первостатейный. Мусульман ненавидит генетически, горожан презирает…