Том Шервуд - Люди Солнца

Отсалютовав, офицер пустил жеребца к началу колонны. Выехал из конюшни в небольшой, собственной теперь уже каретке прокурор. Прижимая рукой дорожный баул, в котором покоился плотный и тяжёлый портфунт, он крикнул кучеру:

– В Лондон!

И укатил, вспотевший от волнения, довольный, счастливый.

А работы во дворе осиротевшего имения было ещё преизрядно. Вышел из виллы и присоединился к кузнецу и Бэнсону солнечный монах Ламюэль. По одному стали выводить из запертой комнаты охранников. Бэнсон записывал их возраст, место службы и имена, Ламюэль же негромко произносил понятную лишь им с Бэнсоном короткую фразу. Чаще всего он говорил: «В Эрмшир». (И тогда кузнец накладывал кандалы, и бывший охранник отправлялся в карету.) Трижды сказал: «В гвардию "Девяти звёзд "». И только один раз удивился: «Тебя-то как занесло на эту псарню? Возьми десять гиней и отправляйся домой. Сынок твой прекрасным врачом будет».

– Что будем делать с черепами? – спросил Бэнсон.

– Увезите в «Девять звёзд», – ответил ему Ламюэль. – Где же ещё хоронить мёртвые кости.

И двинулись. Ламюэль – в «Шервуд», кузнец – в Лондон, а Бэнсон, Сова, Серые братья и охранники в кандалах – к Августу. Один-единственный человек остался в имении. Скрывая лицо под клином острого капюшона, он закрыл за уехавшими ворота и принялся убирать разбросанный во дворе конский навоз.

Узники, доехавшие до маленького королевства Августа, новых мест проживания не получили. Их покормили, добавили к ним Филиппа и Дюка – и направили кареты в Бристоль.

– Попроси Томаса, – сказал принцу Сове Август, – чтобы корабль не отправлял. У Люпуса в столе обнаружились занятные записи. Так что в Эрмшир ещё один пассажир будет. – И, многозначительно наклонив голову, сообщил: – Женщина.

Пятого сентября я сам стоял рядом с Бэнсоном на пристани в Бристоле. Мы смотрели на мой новый корабль, получивший к этому времени как орудийное колесо на квартердеке, так и своё имя. Какое? Оно могло быть только этим: Эрмшир.

Уголь коротко всхрапнул за нашими спинами. Бэнсон обернулся к нему, подошёл и снял с седла треугольный арбалетный футляр. Повод передал мне и попросил:

– Не давай ему долго находиться в конюшне. Пусть кто-нибудь выезжает, хотя бы до фермы.

– Неужели не зайдёшь? – спросил я его, указывая взглядом на красную надпись на белой стене новой таверны.

– «Бэнсон иди домой», – со вздохом прочёл он. И ответил: – Если зайду – никогда уже и никуда не поеду. А кто будет сопровождать тех зверей, что сидят в трюме? Ламюэль про некоторых страшные вещи рассказывал. – И, снова вздохнув, сказал тихо: – Отвезу их в Эрмшир, тогда и вернусь окончательно.

– Но ведь едут и Стэнток, и Принц Сова.

– Мало, – угрюмо проговорил Бэнсон. – Вот если б был Альба…

Он положил мне на руки футляр, открыл его, щёлкнув замками. Задумчиво произнёс:

– Сколько взрывных цилиндров осталось?..

И вдруг добавил:

– О как!

И, вытянув из-под болтов смятый, затёртый лист бумаги, опустил крышку.

– Сегодня же ровно три года! Пятое сентября!

– Письмо мастера Йорге? – чувствуя какой-то внутри холодок, спросил я.

– Оно, – коротко кивнул Бэнсон.

И, разлепив склеенные воском края, впился взглядом в измятый лист – и стал бледнеть.

– Что?! – тревожно спросил его я.

Вместо ответа он повернул лист ко мне. И я прочёл выведенную ровными буквами короткую строчку: «Бэнсон иди домой».

– Вот и всё, – сказал я ему. – Бери своего Угля – и топай. А я сейчас найду мастеров, которые установят за таверной конюшню. За один день сделаем!

Бэнсон, закрыв и отправив на седло футляр, раскрыл дорожную суму и достал из неё алую шёлковую рубаху. Снял куртку, набросил и расправил шёлк. Широко перекрестился. Негромко сказал:

– Ну, значит – всё.

Я смотрел ему, удаляющемуся, вслед и тихо шептал слова, услышанные от Ивана:

– Святый Боже, Святый Добрый, Святый Пресветлый, пребуди в нас…

Первым его увидел маленький Том. Босыми ножонками утвердившись на высоком пороге таверны, он встал в распахнутых дверях и громко сказал:

– Мама! Вот какой высокий человек идёт в красной рубахе!

Алис, вытирая руки фартуком, подошла, – не для того, чтобы взглянуть на нового посетителя, а чтобы забрать Томика с порога. Но взглянула – и сама села на этот порог. Притянув малыша к себе, быстро пригладила его мягкие волосёнки, смахнула с курточки невидимые пылинки. И голосом, дрогнувшим от близких слёз, выговорила:

– Это идёт твой папа, сынок.

Было дельце, в котором не играли роли ни знатность, ни военный опыт, ни сила – а только умение и мастерство: в гавани открылась осенняя продажа канатов. Мои мастера, бледные от волнения, стояли возле огромного сундука, примерно такого же, как и сундуки проверенных, имевших имя артелей. Мы с Бэнсоном, стоя рядом, говорили что-то успокоительно-бодрое.

В связи с событием вся середина пристани была освобождена от купеческих товаров и корабельного такелажа. На одном краю высился недлинный помост, на котором в креслах сидели покупатели канатов – владельцы кораблей и интенданты военного ведомства. Между помостом и уже упомянутыми сундуками высились выстроенные в ряд полдюжины шатров, собранные из высоких и крепких брёвен. С вершины каждого такого шатра свешивался на цепи крюк. У подножия шатра лежал ещё один отрезок цепи с точно таким же крюком.

– Дорёго купиля, дёшевё продаля! – вонзался в уши радостный крик толстушки Колетты, торгующей сардиной.

Но сегодня чернокожая торговка кричала по привычке, а не для привлечения покупателей. Она сидела на большой горке сардинных бочонков, которым отводилась едва ли не главная роль.

– С Богом! – громко произнёс Луис, командор адмиралтейства.

И тотчас ударила холостым выстрелом кулеврина.

Канатные мастера (и мои тоже) подняли крышки сундуков и, натянув рукавицы, достали оттуда по длинному чёрному от свежей смолы канату.

Достали, отнесли каждый к своему шатру. Назначенный адмиралтейством распорядитель прошёл и внимательно измерил витки: на каждый ярд должно быть ровно три витка, ни больше ни меньше. Измерил. Повернулся к помосту. Кивнул.

– Цепляй! – скомандовал с помоста Луис.

И тотчас ловкие портовые мальчишки, наверное, единственный раз в год имеющие честный заработок, принялись карабкаться к вершинам шатров. Каждый, кто долез, устраивался попрочней в верхней развилке брёвен и оттуда спускал длинную каболку. К ней привязывали петлю новенького смоляного каната, и, упираясь босыми ногами, мальчишки втягивали эту петлю наверх и цепляли на крюк.

Внизу между тем суетились мастера: подвешивали к нижней петле каната второй крюк, на котором висел мощный дубовый помост. И вот – все шесть канатов были вывешены, и народ замер.