Вячеслав Перекальский - Солнце в кармане

Да, любовь. Она тоже скрывалась от предков и сестры, тоже таскавшей её по улицам и уголкам. Девчонке, тогда было не прилично одной показываться в обществе. Если уж не последняя оторва, С теми и разговоры были другие, пацанские. Да, не смейтесь девочки, тогда и наши компании оборванцев тоже считались "общество", а не абы что. Оно и правильно. Где люди задерживаются чаще чем раз в неделю и дольше чем на четверть часа, там и возникает общество. Общество, со своими правилами, законами, модами, темами бесед, авторитетами и отверженными.

Моей любви было тягостно таскаться за своей кобылицей сестрой. У которой прыщи хотения появлялись, вырастали и лопались прямо на глазах. Моей любви были постылы её разговоры и противны понтовитые ухажеры.

Мы нашли друг друга на чердаке. Оказалось, есть темы другие. Не только: кто во что одет, кто на какой машине вчера прокатился и кто сколько утянул из магазина. О чем были наши разговоры я не помню необычные повороты её мысли. Я помню её интонации.

Вскоре для нас постепенно не стало запретных тем. Даже самое извращенное понятие нашего затхлого мира рассматривалось и раскладывалось неумолимо, до-конца доступного нам, необразованным детям. И некоторые вещи становились чище, насколько возможно конечно. А другие понятнее — но главное мы не измазались бы об них.

Мы стали целоваться. Ложились рядом друг с другом водили пальцами друг по другу. И постепенно не стало мест друг у друга, где бы мы не коснулись. Губы наши надолго застывали. Сплетённые друг с другом языки медленно скользили в наших ртах.

И терялось время. Похоть не разрывала трусы, а была лишь щемящим краем бытия. Влажным и теплым. С которого скатывались, смыкаясь в одну каплю, мы — девственники. И не было желания пробиться звенящим членом сквозь все преграды тканей и рук, и порвать девственную плеву, нет! Я не ощущал напряжения внизу живота. Как всегда потом было с другими. Да я сам был другой.

Я там ощущал легкость. Она разливалась по всему телу, и моя Любовь говорила о тех же ощущениях. Мы проваливались в другой мир. Там не было секунд и часов. Там не было ни тьмы ни яркого света. Но даже в темноте под веками подсвечивало бледно розовым светом. А ладони, казалось, впитывали тонкие лучи, когда плыли по изгибам любимого тела.

Ощущение ли, видение. Наши тела, как бы они не сплелись друг с другом, были линии двух изогнувшихся горизонтов двух миров. И в каждом мире наступал рассвет. Линии наших тел были гранями рассветов в тех мирах. И меж них сочится свет будущего дня.

Нас увидели. Подсмотрели нашу тихую любовь. Потом, оглядываясь назад, вспоминая перемигивания, подшептывания братца с дружками, стало ясно, — подглядывали давно. Подглядывали, насколько возможно, пока бесстыжие взоры не ломались о стену чердачной тьмы…

Их глаза всегда что-нибудь излучали. Чаще шакалью жадность и шакалий же страх. Тут же покривели взгляды ненавистью — искосой завистью.

Как-то сев играть в покер, я, в средине игры понял — я играю один против троих. Десятилетний против двух четырнадцати летних и одного шестнадцатилетнего громилы восьмидесяти килограмм веса. Они перекидывали друг другу карты, мало скрываясь. Я попытался возмутиться, но они придавили меня и заставили продолжать игру. И вот когда у меня был "Стрит", а противник остался один — ему подсунули ногой карту. Он поднял ее с кряхтением, будто почесал засвербевшую лодыжку. И я проиграл.

Я сказал, что кровь из носа отдам частями и в течение месяца. Что отдавать буду каждый день. Нет, сказали, отдашь сразу. Жопой своей, по кругу. Я вскочил и отбежал к стене. Они обступили меня и посмеиваясь сально предложили: можно сейчас это и сделать. А можно так — пишешь расписку на свою задницу и завтра о ней будет знать весь район. Если опять же не отдашься на трах.

Но можно выкупить свой долг, а как… Тут они все выложили конкретно и предельно ясно. Вечером, целуясь в кромешной тьме со своей подругой, я отваливаю в сторону. Меня заменяет сначала близкий ко мне по комплекции братец. Потом, второй четырнадцатилетний, а потом уж и здоровяк.

Они уверяли меня наивного и испуганного что все будет тип-топ. Подмену заметит подружка уже на самом большом. Она ж будет под кайфом. Здоровяк её немножко, чуть-чуть прижмет, нацелуется вдоволь и отвалит. Все — мой долг искуплен. Моя ориентация не нарушена, жопа не порвана, и никто ничего не знает. Я согласился. Так я продал свою любовь. За целую жопу и чистое резюме для тюремной шоблы.

Я готовился — будто бы собирался ей шепнуть, оттолкнуть когда надо. Я обманывал себя. Я надеялся и боялся. И опять верил в счастливый исход.

Когда забрался на чердак, я увидел её — спокойную, ждущую. О чем-то мечтательно думающую и смотрящую в слуховое окно. Я почувствовал как во мне все опускается и пронзительно, до треска в мозгах, до белых стен перед газами, понял — этот миг, эта необыкновенная, такая как сейчас есть, Она — она в последний раз. Моя Любовь сидела и задумчиво улыбалась на краю гибели.

И я, жадный окояный, — не мог не взять её последнюю чистую каплю. Я подошел к ней. Она успела сказать лишь, — "что?…" Не договорив, имея сказать: "что с тобой?". Что-то же должно было отражаться на моем подлом лице! Но она не договорила. Я за долю секунды провалился в Любовь. Прижался губами к её губам. А в следующую долю секунды провалилась в Любовь и она. Следом за мной.

Я отчаянно растворялся в ней, растворяя её в себе. Я отринул всю свою подлость, неизбежную потом. Я рвался скорей, в тот другой мир. Где вне уловимости грани наших тел. Меж ними сочится весна и будущий день Иного мира… И я увидел его!

Но меня уже, мягко так, отстранили. Будто отвязали, будто отпустили от нее. На мое место возлег братец и попытался изобразить ритм моих движений, подстроится под меня. И кажется, ему это удалось, на некоторое время.

Магия, черт ее, — язык тела! Его имитация без понимания смысла, без осознания цели, — узреть родить достичь света! Есть хамство, гадость.

Твари, не зревшие ничего сквозь бухло, шикарные тачки и роскошные зеркальные подъезды. Она почувствовала их, вонь их мыслей. Она начала сопротивляться. Но ей зажали рот губами, зубами. Потом руками. Выбрались из тайных мест подельники. Отпихнули меня в сторону. Откатили, и накинулись на нее. Я услышал её сдавленный крик и рванулся к ней. Здоровяк ударил меня и, кажется, не пустой рукой. Я упал. И потом помнил лишь возбужденные голоса и что меня куда-то тащат, бросают.

… Я очнулся под утро за мусорными баками, прошел шатаясь домой, не встретил никого и лег спать. Спал двое суток. Меня тормошили, звали, но я даже не отмахивался, и предки оставляли меня в покое.

Когда я наконец очнулся, то выбрался, абсолютно пустой, на улицу. Сел на лавочку у баскетбольной площадки и пялился на трубы ближайшей фабрики. Ко мне подходили местные и что-то рассказывали.