Сергей Гомонов - Душехранитель

— Че смеяться, Вить! — фыркнул Серапионов, чем вызвал новый приступ хохота у жизнелюба-Рушинского. — Пошутил — и будет. Кто вообще знает, от кого она брюхатая…

— В каждой шутке, Костя, только доля шутки. Я, вообще-то, серьезно говорю, хоть и гогочу. Дело-то молодое. А они все, молодые, — презабавные ребята. Как-нибудь и без нас, старперов-язвенников, разобрались бы между собой.

Саблинов поднялся, чернее отполыхавших углей, с сарказмом выдал:

— Пока вы тут устраиваете личную жизнь Андрюши и делите внуков, я, с вашего позволения, подышу свежим воздухом…

— Иди, иди, Стас! При язве это пользительно! — подбодрил его Виктор Николаевич.

Станислав Антонович круто развернулся на полдороги и хлестко добавил:

— А Андрейке совет дайте: пусть соберет всех прошмандовок, каких когда-либо трахал, будет гарем. В Думе, вон, как раз на легализацию многоженства замахиваются… Че ж не с Серапионовых начать? Только смотрите, старперы-маразматики, как бы потом Андрюшеньки-душеньки доброта душевная не отрыгнулась вам по самое «не хочу»!

И, заткнув рты оппонентам, он стремительно ушел на веранду.

— О как! — Рушинский прищелкнул языком. — Отбрил! Злой он, Кость. Не слушай ты его, он тебя плохому научит. Слушай меня. Оставь их в покое. Чует моя печенка: если не будем мы их ворошить-тормошить, все о’кейно закончится. Лишние хлопоты — лишние слезы. Забились ребятишки в нору — вот пусть там и сидят. Ну что они могут сделать нам-то? А сынка твой не дурак, далеко не дурак. Думаю, он все выяснил и просчитал, прежде чем отпускать их. И учуй он опасность с их стороны, вряд ли ушли бы они от него живыми. Доверять надо детям своим, Костя. Доверять. Выросли они, поумнели уже.

— Стас прав… — медленно и раздумчиво, глядя в пол, проговорил Константин. — Не бросают задания на полпути… Я просил его выполнить элементарное дело. А он повел себя, как прыщавая шестнадцатилетняя курсистка. Веришь — у меня даже слов матерных не хватает, чтобы этот его поступок охарактеризовать.

— А, да ну тебя, — махнул рукой Виктор Николаевич. — Я тебе одно толкую, а ты заладил. Решайте как знаете, а мое слово таково: я на Андрейкиной стороне в этом вопросе. Вмешиваться не буду, но будь у меня не дочки, а сын, да еще и умница, как твой, я бы, вместо того чтобы костерить его сейчас со Стасом, от зависти подыхающим, поговорил бы с парнем хоть раз в жизни по душам: чем, мол, ты живешь-интересуешься, мальчик мой? Да какие горести сердце твое гложут? А ты — «сло-о-о-ов матерных не хватает». Не сын тебе нужен, а биоробот послушный, машина тупая. Для убийств и пакостей всевозможных. Грустно мне на тебя глядеть, а Андрейку — жалко. Уж извини, что вмешиваюсь, никогда ведь раньше у нас с тобой задушевных разговоров на эту тему не было, а тут вот накипело, прорвало, видишь? Делайте, в общем, как хотите, пеняйте потом на себя. С меня не спрос. Вот мое глубоко искреннее мнение, если оно тебя интересует…

Серапионов неопределенно покачал головой. Когда вернулся Саблинов, в комнате плавала тишина, отпугиваемая лишь редким потрескиванием горящих в камине поленец. Станислав Антонович тоже отвел душу и даже отыскал в себе силы улыбнуться:

— Погорячился я, старички. Что делать будем? Не решили?

Рушинский демонстративно отвернулся. Константин Геннадьевич прихлопнул ладонью по столу:

— Искать мы их будем. Андрею — ни слова. А уж наказать кому-нибудь покрепче нервами поручим, когда найдем. Вот и мое слово. Кто против?

Виктор Николаевич еще более демонстративно изобразил, что умывает руки. Саблинов же согласно кивнул.

Влад выдвинул ящик стола, смахнул туда осточертевшие мультифорки с бумагами и, проходя мимо секретарши Юленьки, по обыкновению своему подправлявшей макияж, бросил:

— Юля, если мне будут звонить, я в канцелярии.

— Угу-м… — стирая помаду в уголке рта и даже не соизволив оторвать взгляд от зеркальца, чтобы посмотреть на шефа, ответила та. — Вы насовсем?

— Не знаю. Какая, собственно, разница?

Она равнодушно повела плечами и тут же забыла о его существовании.

Да, какая, собственно, разница, насовсем или не насовсем?! Как выражается Марго: «Да кого я здесь любила?» Действительно: кого я тут любил? Чем дальше, тем тошнотворнее видеть все эти лица…

Ромальцев сел в свою машину и помчался, куда глаза глядят, лишь бы подальше отсюда. На свободу.

Весенние заморозки сковали асфальт ледяной коркой, превратив дороги в каток. Машину сильно заносило, но сейчас Владиславу это даже нравилось. Мираж воли, фантомное ощущение некогда прерванного полета. Но ведь было, было — и свобода, и умение летать! Было! Это не бред, не сон, это уверенность…

На бешеной скорости, вдоль Сальских степей, в сторону Ставрополья… Два часа пролетело, как миг… Вот-вот будет Ставрополь, каких-нибудь сто километров…

«Ампутированные крылья заменил автомобиль… Песня! Даже так: «Пес т ня!» Кому это надо — никому не надо, кому это нужно — да никому не нужно! А мне — тем более»…

И Ромальцев утопил педаль газа в пол, нагнал и с легкостью обошел серый «Мерседес». Пассажиры «мерса», как по команде, повернули головы посмотреть на лихача.

«Ненавижу синхронность! Личинки червей!»

Внезапно одно колесо его автомобиля попало в яму, другое скользнуло — и машину закрутило.

Однообразная местность завертелась в диком хороводе. Влад почувствовал, как все в груди у него сжимается, но не от страха, а от необъяснимого восторга. Ему захотелось отпустить руль, стиснуть голову руками, зажмуриться — и будь что будет. Он громко засмеялся. Это был пик наслаждения, не сравнимый ни с чем другим.

Чудом не перевернувшаяся, машина затормозила у самого кювета. На скорости, с которой она летела, такой исход поистине являлся чудом.

Влад расслабленно откинулся на спинку кресла. Ноги онемели и теперь приятно «оттаивали». Мимо проехал тот самый «Мерседес», и на Ромальцева были направлены любопытствующие взгляды, мол, что, пацан, повезло тебе нынче? Не размазало по дороге? А жаль…

— Проезжайте, проезжайте… — пробормотал Влад, утомленно смежив тяжелые веки. — На «красненькое» в другом месте полюбуетесь, еще успеете…

Свидание со смертью было незабываемым. Ромальцев не чувствовал такого удовлетворения (но в то же время и такой усталости) даже после самых ярких ночей любви с обычными, земными женщинами, существами из бренной плоти и крови. А ведь слова секретарши Юли чуть было не стали пророческими: «Вы насовсем?»

Наверное, ради такого впечатления стоило жить. Чтобы хоть раз испытать его.

« Милый мой племянничек , — грустно шепнул голос ниоткуда, и Влад, вздрогнув, огляделся, а затем понял, что это его собственные — хоть и очень странные — мысли. — Испытать это можно и по-другому, во сто крат насыщенней и ярче… А ведь когда-то ты знал это, умел это и не искал встречи с Разрушителем… Ты помнил «кэппат сиихил» [40] « кэппат сиихил » — своеобразный обряд крещения у младенцев-мезоамериканцев (майя), что в переводе означает «родиться снова». , твои новые тела не единожды подвергали этому обряду. Женщины твоегонарода по твоемузакону поднимались на вершину твоихпостроек и ждали падающей звезды, посылаемой Небесной Рептилией, раскинувшейся от горизонта до горизонта. А затем твой «куарт» распался, как распадается всё и всегда, находясь в бездействии либо найдя ошибочный путь… И ты забыл песню твоей матери. Ты забыл всеее песни, хотя продержался дольше нас всех. Ты устал ждать…Увы, мальчик мой, увы тебе… »