Борис Мариан - Ночной звонок

— Ну что, приступим? — обратился Вознесенский к Ивашкину.

— Сей момент, — и фотограф быстро, с профессиональной сноровистостью наладил фотоаппарат, с удобного портативного штативчика произвел с разных мест десятка полтора снимков трупа, сказал: — Готово. Зафиксировано. Можем продолжать дальнейшее изучение места преступления и осмотр трупа.

— Вам когда-нибудь приходилось заниматься таким делом? — спросил Ивашкина Вознесенский.

— Приходилось. И довольно много раз. В гражданке.

— Тогда помогите мне.

— А как же иначе?!

Ивашкин и Вознесенский пошли кругами вокруг места, где лежал капитан Егоров. Шли медленно, стараясь не пропустить ни одной мелочи. Обнаружили клочок бумаги, постояли над ним, пошли дальше. Обрывок бумаги кто-то бросил давно — был под дождем, а дождем даже не пахло ни вчера, ни позавчера. Белая акация остановила их внимание: вершинка нижней ветки была обломана и болталась на тоненькой полоске коры. Пришлось осторожно сре́зать веточку и спрятать в пакетик. Почва же вокруг засыпана толстым слоем прошлогодней листвы, поэтому какие-либо следы обнаружить не удалось. Разведчики сделали последний круг, вышли к обрывистому берегу Днестра. Вырубленные в круче ступеньки вели вниз, на пляж.

— Что станем делать дальше? — спросил Вознесенский Ивашкина. — Может быть, вниз спустимся, а потом вернемся к трупу?

— Сначала обследуем его. Посмотрим, что у него в карманах. Может, какой-нибудь документик интересный для нас найдется, потом уж вниз. Песок надо стряхнуть с брюк в кулечек. Не идентичен ли с тем песком, что на пляже внизу?..

— Пошли назад.

Из брючных карманов капитана Егорова достали носовой платок, начатую пачку сигарет, зажигалку, трофейную авторучку, из кителя извлекли плоский футлярчик для иголок и ниток, оттиск сургучной печати, завернутый в обрывочек бумаги, с руки сняли большие наручные часы. Вознесенский сверил их показания со своими — разница была в одну минуту.

— Идут. Эта марка часов — с суточным заводом, — сказал старший лейтенант. — Так что Егоров убит никак не ранее суток назад.

— Я тоже так думаю, — кивнул Ивашкин. — Теперь давай перевернем его на спину… Многие пришивают к подкладке карманы и хранят там самые дорогие для них вещи…

И действительно, у кителя Егорова к подкладке был подшит карман, из него достали аккуратно сделанный из дюраля плоский портсигар. Открыли его, а там прядка волос и маленькая фотокарточка удивительно красивой девушки. Вознесенский и Ивашкин долго стояли рядом и молча рассматривали ее. Кто она, эта девушка или женщина? Невеста? Жена?

— Что-то знакомое… — сказал Ивашкин.

— Встречал где-нибудь?

— Не знаю… Губы, лоб, зачес волос кого-то напоминают.

— А мне никого.

— Ты в части человек новый.

До войны Степан Борисович Вознесенский в течение долгого времени работал следователем районной прокуратуры. Дела, которые проходили через его руки, считал малоинтересными — обсчеты, растраты, хищения. И хотя многие заранее принимали меры к тому, чтобы на случай провала обставить себя необходимыми оправдательными документами или хотя бы правдоподобными объяснениями, молодой следователь все-таки добирался до истины. Позднее, когда Вознесенского пригласили в областную прокуратуру, он успешно провел следствие по загадочному убийству. Всего одно дело. Суда он не дождался: началась Великая Отечественная война, и Вознесенский стал следователем военной прокуратуры.

Тяжкое отступление, ранение, эвакогоспитали и госпитали в глубоком тылу, снова фронт, автомобильная авария, госпиталь, и вот он опять на фронте, в корпусной контрразведке одной из воздушных армий Третьего Украинского фронта. И никто не поверил бы, если бы ему сказали, что у этого аккуратного, всегда подтянутого, с вьющимися волосами офицера два перелома ног, простреленное легкое, удалена селезенка. Подполковник Тарасов узна́ет об этом позже, сменит некоторую неприязнь на милость и заботу, но то будет потом, а сейчас Ивашкин и Вознесенский все еще стояли у трупа Егорова и рассматривали фотокарточку. Для следователя «Дело капитана Егорова» — второе в его практике. И ему очень хотелось на новом месте провести следствие быстро и безошибочно.

Подошла санитарная машина. Вознесенский и Ивашкин помогли положить на носилки труп, сами пошли вниз, на песчаную отмель Днестра. В мирное время это место, видимо, было пляжиком, сейчас — ни души, неслышно катил свои воды Днестр. Изредка лишь под противоположным берегом всплескивалась рыба. Вознесенский и Ивашкин долго ходили по песку взад-вперед, пока под скалой, спускавшейся к самому урезу воды, не наткнулись на подозрительное место. Песок был старательно переворошен, утоптан ногами, затем приглажен чем-то. Возможно, первой попавшейся под руки хворостиной, возможно, чем-то более удобным. Опытный глаз Ивашкина не мог пройти мимо этого места.

— Вот здесь все и произошло, — сказал Ивашкин.

Старший лейтенант с минуту стоял молча, внимательно оглядываясь вокруг, потом тихо сказал:

— Пожалуй, да… Здесь. Убит подло, предательски… Обманом завлечен сюда и… Но мне непонятно, почему убийца не столкнул свою жертву в реку?.. Самый удобный случай вместе с трупом и концы спрятать в воду…

— Загадка… Мне непонятно и другое… Скала… Пусть метров сорок высоты… Уклон — градусов тридцать. Какую же силищу надо иметь, чтобы поднять Егорова туда! Для чего?

— Это и надо будет решить… У тебя хоть какое-либо предположение… какая-нибудь версия есть?

— Нет. Просто не понимаю… Думать надо. Поставить себя на место преступника… Проникнуться его взглядами.

— Невозможно. Для меня.

— Почему?

— Непонятны для меня их взгляды. И не только в этом конкретном случае. По учебнику легко… Все авторы, исследуя жизнь убийц, вообще жизнь преступных элементов, часто приходят к выводу, что преступник попал в дурную среду и вот он, мол, трагический финал. Что-то еще нужно, чтобы попасть в эту среду, чтобы эта среда засосала, подчинила себе, привила свою философию… Тут-то я и в затруднении. Философия-то оказывается вторичной категорией, приобретенной, а до этого было что-то от характера… Одному нравится наводить на соседей страх, другой по натуре отъявленный трус, при первом столкновении с личностью пускает в ход нож, а третий лишен даже намека на такие человеческие качества, как совесть, деликатность, и готов на все, лишь бы обеспечить себе легкую и праздную жизнь. Так что о философии… Затруднительно мне обращаться к ней. И не в ней сейчас дело, дело в том, чтобы найти преступника.

— «Философия…» Эка хватил! Да у них все куда проще.

— Здесь не только простота… Убить внизу, потом перенести труп наверх… Не понимаю.