Борис Мариан - Ночной звонок

— Я тоже. Дело об убийстве у тебя первое?

— Второе.

— Не густо. Так что, если не ясно будет — приходи, вместе помозгуем. Я с этой штукой — с фотоаппаратом — двадцать лет… Начал со следователя.

— Спасибо. Двадцать лет… А почему только две звездочки?

— В окружении был… Сняли две… Еще под Харьковом.

Вознесенский и Ивашкин возвратились в часть после полудня. Ивашкин пошел к себе в фотолабораторию, а старший лейтенант направился в кабинет подполковника Тарасова. Надо было поделиться сомнениями и мыслями, узнать, что думает об этом странном и загадочном убийстве подполковник, допросить солдата БАО Ивана Кузьмина.

Расхаживая по кабинету, подполковник Тарасов требовательно спрашивал сам себя: какова природа преступления? Почему оно произошло? Кто убийца? Верить в то, что так далеко проник вражеский шпион, не хотелось. Все было против. Если бы это была рука вражеской разведки, то свой удар она обрушила бы не на начальника фотоотделения, а на что-то другое, более важное. На аэродром, радиостанцию… На командиров полков, дивизий, в крайнем случае на командира эскадрильи. Но — Егоров? Блестящий специалист, однако не он же определяет боевую активность авиации — эскадрилий, полков, корпусов и армии. Разумнее всего, если уж вражеский разведчик проник так глубоко в тыл, стать тише воды, ниже травы и собирать сведения, передавая их за линию фронта… Такому разведчику у них не было бы цены… Особенно сейчас, когда мы наступаем.

Биография подполковника Владимира Митрофановича Тарасова началась в 1919 году погоней за бандами в Иваново-Вознесенске. После успешного завершения операции Володю Тарасова послали комиссаром в Кустанай для сбора продовольствия голодающему Питеру — колыбели Великого Октября. Судьба была милостива к нему: падали от вражеских пуль его боевые товарищи, а он отделывался лишь легкими ранениями. Потом работа в органах. Когда началась Великая Отечественная война, он на второй же день попросился на фронт. Направили в авиацию. Суровый с виду, седой, внимательный к людям, простой в обращении с ними, Владимир Митрофанович пришелся ко двору. И хотя он ничего не смыслил в авиации, это не мешало ему быть прекрасным организатором контрразведки. А все потому, что он, не имея систематического образования, с большой любовью относился к людям знающим, просто благоговел перед пилотами, бортмеханиками, техниками, радистами, а в своем отделе — перед всеми, кто знал больше, чем он сам. Это качество характера сослужило добрую службу подполковнику: незаметно для всех и без потерь для своего самолюбия он постиг все премудрости контрразведки, стал требовательным и практически мудрым руководителем. И лишь от одной привычки не мог освободиться Владимир Митрофанович: в обращении с начальством и подчиненными у него не было постоянства — говорил всем то «ты», то «вы». Ему прощали это.

И тем обиднее было сейчас Тарасову, что он даже приблизительную версию не мог предложить. Что Егоров не самоубийца — это так. Но кто? И за что? Все покрыто туманом.

В дверь постучали.

— Да, войдите.

На пороге появился старший лейтенант Вознесенский.

— Ага! Очень кстати, что явился… Места не нахожу. Просто не знаю, что и думать. Ну, что у тебя? Выкладывай.

Старший лейтенант разложил на столе все, что было изъято из карманов капитана Егорова.

— Вот…

— Что «вот»?.. Ты толкуй по каждому предмету… что думаешь, что считаешь…

— Носовой платок, сигареты — обычные вещи. По ним толковать нечего, а вот сургуч… Оттиск сургучной печати и медальон с фотокарточкой молодой женщины или девушки… Здесь есть над чем задуматься…

— Да? — Тарасов глянул на Вознесенского, склонился над сургучным оттиском, долго рассматривал, потом взял в руки и долго вертел, разглядывая его со всех сторон. — Верно, все верно! Есть над чем задуматься, пошевелить мозгами, как говаривала моя бабушка. Ни один человек не станет так, запросто, от нечего делать срезать сургучную печать с пакета и хранить при себе как бесценную реликвию. Так?

— Так. Особенно если учесть, что на сургуче оттиск полевой почты нашей воздушной армии, а печать металлическая хранилась у самого же капитана Егорова…

— И еще. Сургуч при такой жаре может расплавиться, оставить пятно и на кителе, и на нательном белье, и пятна эти вывести невозможно. Продолжай дальше.

— Медальон мы изъяли из внутреннего кармана кителя… Кто такая на фото… Не знаю. Там же была прядка волос… В дюралевом портсигарчике. Волосы детские.

— Что удивило, показалось непонятным?

— Похоже на то, что капитан Егоров убит на берегу Днестра. Возле самой воды. Мы нашли это место. Пробы песка отправили на анализ. Заключение экспертизы будет завтра, но по визуальному осмотру можно утверждать, что песок на брюках капитана и песок пляжика одной природы. Это первое. Второе… Егоров и его убийца знали друг друга. А непонятное… Самое простое было — столкнуть труп в воду, и капитан исчез бы бесследно. И никакого «Дела капитана Егорова» не было бы.

— Насчет того, что Егоров знал убийцу… Какие доказательства? Чем руководствуешься в своих предположениях?

— Доказательств нет. Трезвый расчет. С незнакомым человеком Егоров не пошел бы на безлюдный берег. Там ему нечего делать. Это первое.

— А второе?

— Второе… Егоров не ожидал выстрела… Человек, который в него стрелял, ниже ростом…

— Как ты узнал об этом?

— Пуля вошла ниже правого уха, а вышла выше левого.

— Это не доказательство. Самоубийцы тоже стреляются снизу вверх. Если в голову.

— Так это. Но… мы же с самого начала исключили версию самоубийства.

— Давай дальше…

— Между сургучным оттиском печати и убийством есть какая-то связь..

— Что намерен предпринять?

— Думать буду.

— Думать — это очень хорошо! — фразу эту Тарасов произнес едва слышно, задумчиво, врастяжку. Старшему лейтенанту показалось, что подполковник что-то знает, и то, что знает, — куда значимее того, что известно ему, Вознесенскому.

— Мне кажется, — сказал старший лейтенант, — что к смерти Егорова причастен кто-либо из его приятелей, либо из тех, кого он считал таковыми.

— Ты хочешь сказать, что кому-то он мешал… Либо перешел дорогу?

— Вот именно.

— Кому-то перешел дорогу… — снова задумчиво, врастяжку сказал подполковник. — Знаешь, старший лейтенант, ты молодец, правильно идешь, правильно думаешь! Но… что, если это проникновение вражеской разведки, и убийство Егорова — не просто наша внутренняя беда? Ты не сбрасывай и это… И я могу ошибаться. Думаю, что не внизу убит капитан… Если бы там был убит, для чего нужно тащить труп наверх?

— Чтобы сбить с толку следствие?..