Дженни Вингфилд - Возвращение Сэмюэля Лейка

Двор Белинджеров был полон машин. Не полицейских – полиция и «скорая» приезжали ночью. Теперь съехались родные Джеральдины и Раса, грубые, неотесанные. Один, на вид ровесник Тоя, преградил Калле путь, заявив: вас сюда не звали.

– Знаю, – кивнула Калла. – Но я долго не задержусь. Спасибо, что пропустили.

Что ему еще оставалось, кроме как уступить дорогу?

Блэйда она увидела еще с порога, сквозь сетчатую дверь. В кресле сидела его мать, с ребенком и упаковкой бумажных салфеток на коленях. Блэйд стоял рядом, как мужчина-защитник. На полу примостились два малыша; тот, что постарше, сосал большой палец и хныкал.

Когда Калла зашла в комнату и Блэйд увидел ее, она могла поклясться, что у него сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Джеральдина гневно сверкнула красными от слез глазами. Очевидно, с памятью о муже ей жилось куда приятней, чем с ним самим. Или ее так потрясло то, что случилось с Расом после смерти. То, что сделали собаки. Калле все было известно, Эрли рассказал по телефону. Джеральдина выхватила из упаковки салфетку и громко высморкалась.

– Не приходите сюда, не спрашивайте, чем помочь. Его уже не вернешь.

«А если бы и вернули, я бы спровадила обратно». Вот что хотела сказать Калла. Но вместо этого ответила:

– Если вам или вашим детям что-то понадобится, не стесняйтесь, мы все-таки соседи.

И вдруг, странное дело, Джеральдина привлекла к себе Блэйда, будто пытаясь его защитить.

Можно подумать, он нуждался в защите от Каллы Мозес.

– Сына я вам не отдам.

– Блэйд, думаю, и сам понимает, что его место здесь, с вами, – ответила Калла. И перевела взгляд на Блэйда: – А в нашем доме ты всегда желанный гость, Блэйд. Желанный и любимый.

Блэйд отвел глаза. Калла повернулась и ушла. Выходя со двора, она услыхала топот: Блэйд нагонял ее, бежал во всю прыть.

– Простите меня, – шепнул он. К нему вернулась привычка разговаривать шепотом. – За то, что случилось со Сван.

Калла ответила:

– Блэйд, то, что случилось со Сван, не твоя вина. Нельзя плохо думать о себе из-за чужих поступков.

Блэйд молчал, и Калла спросила, грустит ли он из-за смерти отца.

– Нет, – сказал он чуть слышно. – Но должен грустить.

Он развернулся и побежал к дому.

Сван почти все время спала, иногда просыпалась в слезах. Всякий раз, когда она открывала глаза, рядом кто-то был. Мама, отец, братья, бабушка. И кто бы ни сидел у постели, Сван прятала глаза. Наверняка, глядя на нее, все мысленно видят, что с ней случилось, – а об этом еще тяжелее думать, когда она в безопасности.

– Все уже кончилось, – говорила мама.

– Больше никто не причинит тебе зла, – повторял отец.

Но Сван беспокоилась не об этом. Она знала, что Белинджер мертв и что расправился с ним отец – видела распростертое на земле тело, когда Сэмюэль вынес ее из Черной Дыры и бережно усадил в машину. Теперь ей не давала покоя мысль о том, что причиненное ей зло непоправимо.

Братья рядом с ней терялись, не находили слов, спрашивали только: «Как ты?» А Сван неизменно отвечала: «Плохо».

Перед тем как навестить Тоя, бабушка Калла заглянула в комнату Сван, присела к ней на кровать. Взгляд девочки был полон боли.

– Помни, тебя спасло чудо, – сказала Калла.

По лицу Сван ползли слезы.

– Чудо опоздало, – сказала она. – Меня не совсем спасли.

– Неправда, – возразила бабушка. – Даже слушать не хочу. Папа привез тебя домой целую. Нашу девочку, живую и здоровую.

Сван сказала:

– Я не чувствую себя целой.

– Почувствуешь. Обязательно. Непременно.

Когда бабушка ушла, Сван попросила мать позвонить в колокольчик. Уиллади схватила колокольчик со столика у кровати и зазвонила, громко и протяжно. Сван откинулась на подушки, закрыла глаза. От этого звона ей почему-то стало легче.

– Почему Бог мне не сразу помог? – спросила она.

Уиллади билась над тем же вопросом. Она лишь сказала:

– Ты здесь. С нами. И это главное.

Сван судорожно вздохнула, отгоняя прочь мысли о том месте под ивами и о Черной Дыре Белинджера. Там, в лесу, где-то лежат еще два колокольчика и два манка, и она всей душой надеялась, что чудо больше никому не понадобится. Самое страшное на свете – когда тебя может спасти только чудо.

Сэмюэль отвез Каллу в город, на свидание с Тоем, а сам пошел искать Эрли Микса. И повторил свое признание. Эрли выслушал, но уже не так внимательно, как в прошлый раз.

– Опишите ту комнату, – попросил он наконец. – Комнату, где Белинджер держал Сван.

– Там было темно. Я ничего не разглядел. Помню только, что пол земляной.

– Той помнит куда больше подробностей. Он помнит все до мелочей.

Сэмюэль открыл было рот, чтобы возразить, но Эрли только головой покачал: весь округ Колумбия знает, кто из Мозесов виновен в убийстве.

– Много лет назад, – продолжал он, – убийство сошло Тою с рук, потому что он герой войны, а Йем Фергюсон – богатый бездельник, который, вместо того чтобы идти на фронт, отсиживался дома и волочился за чужими женами. Но при том, что Йем Фергюсон и Рас Белинджер оба заслуживали смерти, не дело, чтобы ваш шурин периодически сворачивал кому-нибудь шею. Он подает плохой пример.

– Но это не он, – в отчаянии возразил Сэмюэль. – Спросите мою дочь, кто вытащил ее оттуда.

– Ваша дочь, – возразил Эрли, – пережила такое, отчего может помутиться рассудок. Она сказала доктору, что ее освободили мыши. Сотни мышей. Мы нашли обрывки веревок и холщового мешка, точь-в-точь как она рассказывала. Но нигде не нашли помета. Не может мышь бегать, не разбрасывая всюду своих катышков. Ваша дочь сама освободилась. Не знаю как, но сама. А теперь езжайте домой и радуйтесь, что у вас до сих пор есть дочь, и не приписывайте себе чужих заслуг.

Чужих заслуг? Эрли намекал, что не осуждает убийства Раса Белинджера, но для себя твердо решил, кого считает виновным. Или кому позволит взять вину на себя. Сэмюэль уже ни в чем не был уверен. Знал лишь, что Эрли Микс будет стоять на своем до конца.

И Сэмюэль отправился к окружному прокурору Лаверну Литлу, тучному старику, смахивавшему на бульдога. На этот раз он умолчал о полете. Лаверн даже не дал ему закончить.

– Люди недовольны, – сказал он. – Не потому что кому-то жаль Раса Белинджера, вовсе нет. Но Той Мозес не имеет права распоряжаться, кому жить, а кому умереть. Не вставляйте палки в колеса правосудию, а не то я вынужден буду судить Тоя не за одно убийство, а за два. Дела об убийстве не имеют срока давности.

Сэмюэль понял намек. Что бы он сейчас ни сказал и ни сделал, все обернется против Тоя.

И все равно в следующие пару недель вся семья пыталась образумить Тоя. А Той уверял, что за всю жизнь он не поступал разумнее.

– Если будут судить меня, – доказывал Сэмюэль, – то, скорее всего, за превышение пределов необходимой обороны. А тебя обвиняют в умышленном убийстве.