Марк Гроссман - Камень-обманка

Лю пожал плечами.

— Мы ищем Чашу. И я отправляюсь туда.

— Вы поздно идете в Саян. Они могут опередить.

— Поздно? — Лю усмехнулся. — Весной пробираться на Шумак — всё равно, что чесать голову тигра. Вы знаете не хуже меня: март в тех местах непостоянен, как лицо мачехи. И все-таки я иду.

— Знаю. Я говорю: надлежало отправиться раньше.

— Зачем? Люди застряли на Китое. И лишь теперь, полагаю, достигли Шумака.

Грязнов неопределенно покачал головой.

— Я — коммерсант, Лю, и рубль — аршин, которым меряю жизнь. Что же в активе? Вы сами видите — ничего.

— Рубль? Хотел бы заметить тоже: мне предстоит еще не раз пересечь границу. А я — только человек, господин Грязнов, и пули достаточно, чтобы отправить меня к Янь Вану.

— Ну-ну! В наш век и в нашем положении лучше не думать о таких вещах. В конечном счете, выигрывает тот, кто больше рискует. Не так ли?

— Возможно… Однако следует думать, корда ставишь жизнь в заклад.

Лю покосился на собеседника.

— Не будем торговаться… — прохладно улыбнулся Грязнов. — Вы получите всё, что положено, когда придет успех.

Артемий задумчиво погрыз мундштук трубки.

— Чашу найти нелегко, понимаю. Но что потом? Металл надо перевезти за рубеж. Это моя задача. Она тоже не сулит мне роз. Контрабанда есть контрабанда, и ей нередко приходится иметь дело с пулями. А у меня в Тунке́ жена и дети. Я не хочу рисковать из-за грошей.

Узкие припухшие глаза Грязнова были спокойны, но китайцу казалось, что взгляд Артемия ползает по его лицу ощутимо, как червяк.

Внук русского скотопромышленника и монгольской княжны, невесть когда осевшей в Южной Сибири, Артемий Грязнов был умница и зверь, когда дело касалось его личных выгод и надежд. Постоянно живя в Тунке, неподалеку от монгольской границы, Грязнов крупно торговал до революции скотом, перегоняя его из Монголии в Россию, самолично добывал пушнину в Саяне, искал, не без успеха, рассыпное золото.

За пятьдесят с лишком лет жизни Артемий досконально изучил Тункинские гольцы, долины Иркута, Китоя, Шумака.

Теперь Советы послали его в Монголию, чтобы договориться с новым правительством страны о переправке скота в Сибирь. Русские власти, отлично зная прошлое Грязнова, тем не менее сочли, что потомственный торговец выполнит эту миссию с наибольшим успехом.

Грязнов, и в самом деле, пунктуально вел коммерцию, поскольку она позволяла ему, помимо службы, заниматься своими делами и умножать капитал.

Человек, исходивший юг Восточного Саяна и не раз искавший золото на берегах его рек, Артемий не мог, разумеется, не слышать легенды о Золотой Чаше. Ее, эту легенду, называли еще «Тайна водопада Шумак» или «Деминское золото».

Вот что говорило сказание.

В середине девятнадцатого века из Центральной Александровской тюрьмы бежала кучка каторжников. Беглые переплыли на плоту Ангару и, минуя Усолье, ушли на Китой. Терпя нещадный голод и лишения, они поднялись к верховьям реки, — и здесь на людей, как гнус, посыпались беды. Истощенные и оборванные, каторжники не в силах были противиться болезням и почти все погибли в диких ущельях реки.

Четыре человека выдержали испытание голодом и хворью. Но близилась зима — и она тоже означала смерть: не было у людей, кроме топора, ни оружия, ни инструмента, с помощью которых можно прокормить и защитить себя.

Три уцелевших острожника перевалили через горы в Тунку, сдались властям и по этапу ушли в централ.

На реке остался один Дмитрий Демин. Он был человек громадного роста, мрачный, смелый до безрассудства — и оттого решил лучше сгинуть в тайге, чем снова влачить на себе тюремное ярмо.

Зимовал он теперь в пещере, при впадении Эхе-гола в Китой, питаясь вяленой рыбой, кедровым орехом и сушеными корнями трав.

Весной Демин выкопал на Шумаке землянку, выстрогал из полешка ковш и стал мыть песок. В исходе лета нашел на одном из мысков ко́совое золото и ссыпал почти горсть металла в пустой кожаный кисет.

У захожего бурята выменял золотишко на ружье, соль и муку. Жить стало повеселей.

Несколько лет человек-одинец шаг за шагом обходил реки и ложки, цепко оглядывал обнажения коренных пород, грезя найти богатимое золото. Вся его судьба впереди — исход из тайги и жизнь вместе, с людьми, женитьба, собственная семья — всё зависело от фарта. Коли выйдет удача — уцелеет, нет — так и помирать придется в глуши, одному, без церковного отпевания.

Он искал золото с упорством отчаяния, слепо веря в удачу, и все же обессиленно заплакал от радости, наткнувшись воочию на свою мечту и даже сказку. В одном из правых притоков Китоя предстал его глазам водопад, под ним — исполинов котел, а рядом — гранитная, выбитая водой чаша, на дне которой густо желтели самородки. К чаше змеей сползала жила рудного золота, такая, какая бывает лишь в снах человека, когда он почти не управляет собой.

Демин сидел вблизи исполинова котла, бессмысленно глядел на яркие, окатанные водой самородки и не знал, что теперь делать и как жить дальше.

Потом стал медленно, точно вслепую, выбирать золото из воды, пробовал металл на зуб, совал его за пазуху, в карманы, в шапку, пока не почувствовал: больше не унести.

Преданье утверждало: на исходе лета Демин появился в Тунке́, дождался ночи и пошел искать дом заседателя. Бывший полицейский быстро понял каторжника. Засыпав правду золотом, беглый получил право жительства в Тунке, построил себе пятистенник, женился, наплодил детей.

Демины жили богато и скрытно. Однако тункинцы замечали: время от времени Дмитрий брал ружье и скрывался в тайге. Возвращался всегда во тьме — и снова не щадил денег, впрочем и не сорил ими впустую.

Но все имеет свою меру, и смерть постучала к старому кряжу, как она стучится к каждому человеку.

Тогда старик позвал наследников и, заперев дверь и ставни, толковал с родней всю ночь до бледного зимнего рассвета.

Сироты и вдова похоронили хозяина с почестями, а летом молодые Демины на конях, с двумя заводными жеребцами, уехали в тайгу.

До Шумака, или Дмитриевки, как еще, по имени отца, называлась река, сыновья не дошли. Перевалив через Цаган-Угун, они поднялись по Китою, но на одном из бешеных бродов, загубили коней и чуть сами не очутились на дне. Выросшие в довольстве и безопаске, не имевшие отцовского закала и здоровья, они в тот же час навсегда отказались от клада и вернулись под материнское крыло.

Слух о Золотой Чаше не сгинул со смертью старика. Поверье растекалось по тайге, кочевало с артельками охотников и старателей, обрастало новыми подробностями и домыслами.

Наконец легенда дошла до Иркутска.

Золотопромышленник средней руки Клавдий Кузнецов, владелец прииска по Нюрун-Дюкану, на Северном Байкале, начисто потерял покой. Байкальский прииск был почти выработан, а Золотая Чаша сулила такие баснословные выгоды, что, пожалуй, на ее розыски и разработку стоило потратить остаток жизни.