Георгий Свиридов - Дерзкий рейд

Мандат был подписан Председателем Совета Народных Комиссаров В. Лениным, народным комиссаром по делам национальностей И. Сталиным, Управляющим делами Совнаркома В. Бонч-Бруевичем и секретарем Н. Горбуновым.

На следующий день с попутным воинским эшелоном Джангильдинов выехал из Петрограда. Солдаты почти не обращали на него, азиата, внимания, занятые бесконечным обсуждением декретов о земле и о мире…

Джангильдинов, примостившись в углу, слушал монотонный стук колес, а мысленно все еще был в Петрограде, в Смольном, в кабинете вождя. В ушах звучал голос Ленина, он видел перед собой Владимира Ильича. Алимбей осмысливал теперь каждую его фразу и жест.

За годы хождения по странам Алимбею пришлось видеть многих людей, слушать всякие истории. И всегда, как правило, человек, который вдруг получал богатство или приобретал власть, менялся на глазах. Новое положение как бы диктовало ему иное отношение к людям. Поверив в свою исключительность и величие, он одним этим уже угнетал и принижал окружающих. Появлялись чопорность, надменность, зазнайство. А безнаказанное использование власти делало иных диктаторами и самодурами.

Но Ленин был не таким. Он оставался тем же, самим собой, каким его видел Алимбей несколько лет назад. В его разговоре Джангильдинов уловил озабоченность и теплоту. Так старый учитель печется и беспокоится о своих любимых учениках.

На нем был поношенный костюм, белая сорочка, скромный темный галстук. Никаких атрибутов власти! Джангильдинов поймал себя на мысли, что человек, не знающий Ленина в лицо, встретит вождя на улице и пройдет мимо, не обратит на него внимания и не подумает, что рядом глава государства…

Простота в одежде. Простота в отношениях. Простота и ясность. Сколько бы Алимбей ни вспоминал, он не мог вспомнить ни одной повелительной интонации, ни одного приказного жеста. Владимир Ильич все больше советовал, разъяснял, стремясь к тому, чтобы правильно поняли его мысли.

Правильно поняли!..

Джангильдинов радостно улыбнулся, как будто нашел то, что так долго искал, решая сложнейшую задачу. Впрочем, так оно и было на самом деле. Он нашел точку опоры, главный стержень всей своей будущей деятельности: «Стремись к тому, чтобы тебя правильно поняли, товарищ комиссар, тогда люди будут действовать сознательно, убежденно».

Поезд-броневик увозил Флорова на юг. Впрочем, до настоящего бронированного поезда ему было далеко. Никакой стальной защиты и грозных башен у него не имелось. Просто на открытых пульмановских платформах вдоль бортов уложили плотные, охваченные толстой проволокой тюки спрессованного хлопка, а в промежутках между ними установили пулеметы. А на переднюю платформу водрузили трехдюймовку. Паровоз и два пассажирских вагона находились в середине поезда.

Такой вооруженный состав и называли в те годы громким именем — броневик. Броневики были все же довольно грозной ударной силой, если учесть особенности Средней Азии, где боевые действия велись в основном в районах, прилегающих к железным дорогам.

— Впереди Урсатьевская, — доложили Флорову.

Показался небольшой поселок, открытый с четырех сторон ветрам. Самые большие дома — вокзал и депо, сложенные из красного кирпича. К ним жмутся несколько домишек европейского типа, а дальше — окруженные глинобитными заборами плоскокрышие кибитки. Около вокзала зеленели одинокие чахлые акации, которые чудом выросли в этом крае ветров и жары.

Урсатьевская — узловая станция. Отсюда шли вагоны на север — в Ташкент, на восток — в Коканд и Фергану, на юг — в Самарканд, Бухару и далее, до Красноводска — до самого Каспийского моря.

К вокзалу, пыхтя и гудя, подошел поезд-броневик. Пыльный перрон сразу заполнили спрыгнувшие с платформ красноармейцы. У крана с кипятком выросла очередь.

Алексей Флоров вышел из вагона. Остановка его не радовала: надо было скорее добраться туда, в Ашхабад. Флоров неторопливо прошелся по перрону. Под жидкой тенью пропыленных акаций прямо на земле небольшими группами расположились бойцы какой-то части. Одни дремали, закрывшись от жгучего солнца и ветра полой шинели, другие неторопливо ели свежий мелкий урюк, черствые лепешки из джугары и запивали их кипятком из котелков.

К Флорову скорым шагом подошел начальник станции. У начальника было усталое небритое лицо с красными от недосыпания глазами, а его фигура, длинная и нескладная, напоминала плохо выструганную оглоблю.

— Встречного поезда ждем. Через пять минут прибудет. Сразу же вас и отправим, — сказал начальник станции хриплым голосом. — А дальше задержек не будет. До самого Самарканда.

— А что это за отряд? — Флоров кивнул в сторону красноармейцев, расположившихся под акациями.

— Они из Ферганы. В Ташкент следуют.

— Давно здесь?

— Со вчерашнего утра, — поспешно ответил начальник, — но сегодня отправим. Обязательно! К вечеру будет попутный поезд.

Вдруг сзади, за спиной Флорова, раздался чей-то радостный голос.

— Питер! Питер!

Флоров обернулся. К нему спешил рослый красноармеец. На нем выгоревшее поношенное солдатское обмундирование, красный, но уже полинявший бант на груди. Лицо европейца, худое, загорелое.

— Здравствуй, Питер! — обратился к Флорову подошедший.

— Здравствуй, товарищ, — улыбнулся комиссар, — но я не Питер. Ты, видимо, ошибся…

— Нет, нет! — Глаза красноармейца зажглись неподдельной радостью. — Это твой голос!.. Твоя улыбка… Я Сидней! Сидней Джэксон, помнишь?.. «Баркаролла»… — И он, волнуясь, вдруг быстро заговорил по-английски.

Флоров сразу стал серьезным. Он внимательно всмотрелся в лицо красноармейца. Брови комиссара прыгнули вверх, в серых глазах недоумение сменилось искренним удивлением.

— Вы?.. Неужели?..

Теперь уже улыбался Джэксон. Он утвердительно кивал, отвечая по-русски:

— Да, Питер… Я!

Они обнялись. Потом еще раз. Хлопали друг друга ладонями по спине, говорили радостно наперебой, мешая русские и английские слова.

Сразу же вокруг них образовалась толпа. Красноармейцы соскакивали с платформ и с удивлением смотрели на своего командира: чрезвычайный комиссар, член Центрального Комитета партии и ответственный работник Совнаркома Туркестанской республики горячо обнимался с каким-то рядовым красноармейцем! Кто-то из бойцов тут же предположил, что их комиссар своего брата пропавшего нашел.

Растолкав любопытных, к Флорову подошел командир, невысокого роста, в потертом френче, правая рука забинтована.

— Интернациональная рота Ташкентского революционного полка, — доложил он, — после успешной операции в Фергане против басмачей возвращается в Ташкент. Ротный командир Хабибулин.