Георгий Свиридов - Дерзкий рейд

— А чей же?!

— На путях нашли… Видали там след на земле? Он сам заполз к путям, чтобы заметили его… Видать, сильный характер.

Звонарев слышал голоса, но смысла не разбирал, словно голову накрыли подушкой. Он чувствовал, как боль утихает, становится необычно легко, казалось, будто бы он плавает в теплом море. Открыл глаза и, собрав силы, прошептал одними губами:

— Где я?..

— Гляди, ожил! — Рыкин наклонился вместе с врачом. — Ты в бронепоезде!.. В красном бронепоезде!..

— Лежите, лежите! — велел врач, видя, что раненый пытается приподняться.

— Командира… Дайте мне… Позовите… Очень важно! — настаивал раненый. — Надо скорей… Скорей сообщить!..

Уже с первой фразы, сказанной Звонаревым хриплым, срывающимся шепотом, лицо командира бронепоезда стало озабоченным и суровым. Он вынул свой блокнот и начал торопливо записывать.

— Гад… Гад… Скорей сообщить! — повторял Звонарев. Силы покидали его, и он спешил высказать главное, ради чего заставлял себя жить эти последние мучительные сутки.

Командир бронепоезда, вернувшись в свой вагон, дважды перечел записи, потом, осторожно чертя карандашом, попытался связать фразы, кое-где вставляя недостающие и убирая лишние слова. После такой обработки у командира получилась вполне понятная запись:

«Чекист Иван Звонарев из Москвы… Отряд Ленина из Москвы плывет в Царицын (Астрахань и Красноводск он зачеркнул)… В отряде есть предатель…»

Кто такой Иван Знонарев — установить командир не мог: то ли так зовут самого раненого, документов при нем не имелось, то ли это имя предателя. Что касается отряда Ленина, то ни о каком таком отряде, который приплыл бы в Царицын, он не слышал, хотя только утром заходил в штаб фронта. Но последняя фраза о предателе настораживала и требовала немедленно сообщить в особый отдел.

Командир набросал текст телеграммы и решил, что на ближайшей станции телеграфирует в Царицын. Но послать срочное сообщение в особый отдел сразу не удалось, ибо, не доезжая до первого же разъезда, бронепоезд принял бой.

Только поздно ночью, когда выбили прорвавшихся в тыл белогвардейцев и очистили станцию, когда восстановили разрушенную в двух местах железнодорожную колею, командир вспомнил о своей записи и составленной телеграмме. После такого тяжелого дня хотелось спать и есть, но он в сопровождении неразлучного Петра Борща, который всегда и всюду следовал за командиром, отправился на станцию и положил перед телеграфистом исписанный лист:

— В Царицын. Военная. Секретно. Отстучи немедленно!

Пароход «Саратов», монотонно шлепая плицами колес, одиноко двигался по реке, спешил добраться до поблескивающего вдали горизонта, где вода слилась с белесым краем неба. Волга здесь, в низовьях, разлеглась так широко и вольготно, что отсюда, с самой середки водного плавного потока, берега казались далекими и приходилось напрягать глаза, чтобы разглядеть редкие прибрежные рыбачьи села.

Степан Колотубин стоял рядом с капитаном на мостике «Саратова», облокотившись о перила, и смотрел вперед, в пустынную серо-голубую даль Волги, чем-то похожую на застывшее железо. День давно начался, и приятная теплота южного солнца, еще не перешедшая в зной, навевала успокоенность. Под ногами ритмично дрожал пол в такт паровой машине, что глухо рокотала внизу, под палубой.

Добрые мысли рождала в голове комиссара широкая Волга, главная река русская. Радовала она серебряной чистотой и величавой торжественностью.

Смотришь на нее, и кажется, вливается в тебя ее сила и спокойствие, а сам ты становишься иным человеком, очищенным от всякого житейского мусора, цельным, как стальной слиток. Прошлое уходит куда-то назад, словно волны за кормой, и постепенно тает и глохнет, а будущее само идет навстречу.

На реке, сколько охватывал взгляд, не было видно ни одной лодки, ни одного баркаса. Степан даже подумал, что это не так уж плохо: валяй себе вперед и не раскланивайся с встречным-поперечным. Свои мысли Степан выразил вслух, но капитан, посасывающий трубку, был иного мнения.

— На реке, комиссар, пусто от беспокойства и страха. Люди боятся выходить из домов, не идут рыбачить.

— А нам что до ихнего страха?

— Открыты мы, как горошина на ладони. Со всех сторон видно.

— Думаешь, беляки по берегам рыскают и на нас зыркают?

— Ничего я не думаю, река сама о том говорит. Рыбачьи баркасы как ветром сдуло. А бывало, полно их, сновали прямо под носом парохода.

— Может, и нам надо куда-нибудь притулиться к берегу? — предложил Колотубин. — Зайдем в протоку и переждем до темноты?

— Негоже, — сразу ответил капитан, почесывая пальцами бороду. — Надо скорее уйти как можно дальше. Тут до самой Астрахани нет крупных портов и, следовательно, военных кораблей. А если нас засекли и погоню снарядили, так тут не спрячешься. Нужна скорость. Или они нас догонят, или мы первыми к Астрахани дойдем. Так что, комиссар, лучше без остановки.

Колотубин подумал и согласился:

— Действуй, капитан, тебе виднее.

Некоторое время стояли молча, каждый занятый своими мыслями. Колотубин подумал о том, что если бы сейчас была мирная жизнь, то хорошо бы где-нибудь тут на бережку, в рыбачьем селе недельки две-три поболтаться, посидеть о удочкой. Ему даже представилось, как нежится он на песчаном плесе, подставив спину солнышку. Повеяло далеким босоногим детством, когда бродил с приятелями по болотистому берегу мелководной и грязной речонки с красивым названием Золотой Рожок, притоку Яузы. От тех далеких мальчишеских дней осталось доброе воспоминание о воде, о солнце. Работая подростком в угарном цехе, Степан только и мечтал, как бы поднакопить деньжаток и выбраться из душной московской окраины, где дома и переулки все продымлены и закопчены насквозь в три слоя.

Капитан долго уминал большим пальцем табак в трубку, неторопливо раскуривал ее. Потом как бы между прочим спросил:

— Кто этот, в кожанке?

Колотубин посмотрел на капитана, словно не понимал, о ком тот спрашивал, хотя отлично знал, что речь шла о Иване Звонареве, чекисте из Москвы.

— Который? У нас несколько командиров в кожанке ходят.

— Новенький. Что вчера на военном катере доставили.

— Ответственный товарищ, — ответил комиссар, не понимая, почему капитан заинтересовался Звонаревым.

— Тогда понятно, — сказал капитан.

— Что — понятно?

— Поведение. Рыскает по кораблю, в трюм лезет, ящики выстукивает, словно пропажу ищет.

— Должность у него такая.

— Не знаю, какая у него там должность, но лицо, особенно глаза его, скажу откровенно, не нравятся. Холода в них много и жадности.

«Ишь куда загнул! — подумал Колотубин. — Про холод и жадность. Чекист не девка, чтобы нравиться с первого взгляда. Работенка у него рисковая!» Впрочем, если говорить откровенно, то и самому Степану прибывший Звонарев пришелся не совсем по душе. Выхоленный какой-то, вроде переодетого офицера. А документы у него в полном ажуре. Мандат подписан самим Петерсом, заместителем Дзержинского. Так что личные симпатии приходится отодвигать в сторону.