Георгий Свиридов - Дерзкий рейд

Ответ такой, бесспорно, лишь подливал масло в огонь. В ту ночь дольше обычного горели костры, и бойцы не засыпали, обсуждая шепотом тревожные слухи. Погибать в песках никому не хотелось. Многие отчасти уже не сомневались, что и Ташкент выглядит примерно так же…

Долго не спали в ту ночь и мадьяры, расположившиеся в просторном доме возле мечети. Выпили несколько ведер чаю. Спорили открыто, не боясь, что их подслушают, знали, что в отряде, кроме них, никто не владеет венгерским языком.

Янош Сабо не вступал в спор. Он молча слушал яростные речи своих соплеменников, а когда все выговорились, встал и подошел ближе к огню. Все почему-то сразу обратили на него внимание.

— Янош, а ты что молчишь?

— Скажи свое мнение, куда лучше двигаться: на север, к Оренбургу, или на юг, к Ашхабаду?

Сабо присел на корточки, скрутил самокрутку и, взяв из огня горящую ветку, прикурил. Выпустил клубы дыма и сказал спокойным, ровным тоном.

— Вы тут интересно спорили, но я вот что на это вам скажу. На одних предположениях и каких-то слухах невозможно делать серьезные выводы. Я большевик, и среди нас находится большинство членов партии. Давайте будем поступать по-партийному. Здесь есть люди, которым сам Ленин поручил вести отряд. С ними в первую очередь и надо вести разговор. Если вы не возражаете, я отправлюсь к комиссару товарищу Степану и от вашего имени задам ему вопросы, которые нас волнуют. Согласны?

Конечно, никто не возражал. Янош Сабо докурил самокрутку и, застегнув пуговицы гимнастерки, направился к выходу.

Комиссара он нашел во дворе, где находился крытый колодец. Колотубин и Джангильдинов сидели на разостланной кошме, оба были без гимнастерок и о чем-то оживленно разговаривали. Видимо, о городе, который они несколько часов осматривали.

Рядом, положив кулак под щеку, лежал Малыхин.

— Товарищ комиссар, у меня к тебе важный вопрос есть, — сказал Янош Сабо, усаживаясь на кошму.

— Выкладывай, если, конечно, твой вопрос не терпит до утра.

— Не терпит, потому и пришел.

Янош Сабо выложил вое, о чем спорили мадьяры. И о старом, выжившем из ума проводнике, и о кажущемся блуждании в песках, и о мертвом Ташкенте, от которого как будто тоже ушла вода, и о якобы единственном спасении — срочно изменить маршрут, направляться на юг, к Ашхабаду… Чем больше он говорил, тем мрачнее становилось лицо Колотубина. Хмурил брови и Джангильдинов.

— Надо разбудить Малыхина, — сказал командир, надевая гимнастерку.

— Не надо, я все слышал, — ответил Малыхин, открывая глаза.

— Может, и в других ротах такие разговоры идут, я не знаю, — закончил Янош Сабо.

Сигнал был весьма тревожный. Джангильдинов понимал, что нельзя терять ни минуты. Он хорошо знал, к чему может привести отчаяние людей, дрогнувших в песках, потерявших веру в проводника, в руководителей…

— Вызвать командиров, — приказал Джангильдинов.

Через четверть часа прибыли командиры рот и кавалерийского отряда. Многие из них не спали и принимали участие в своеобразных дискуссиях, о чем тут же доложили.

Малыхин поднял своих морячков, и те торопливо щелкали затворами, вгоняя обоймы патронов. Тут же вертелся и Бернард Брисли.

— Командир, прикажи произвести операцию, — настаивал Бернард. — Схватим всех зачинщиков и тут же расстреляем.

— Комиссар, что ты скажешь? — Джангильдинов, пропуская мимо ушей слова Бернарда, обратился к Колотубину.

— Собрать сейчас же всех коммунистов. Проведем закрытое собрание, я верю в наших людей.

— Хорошо. Действуй.

Коммунисты собрались в просторной мечети. Вокруг мечети Малыхин выставил охрану. Летучие мыши, напуганные светом, ошалело носились под куполом и с писком вылетали из здания. Оранжевые языки факелов освещали худые сосредоточенные лица, делая их суровее и непреклоннее.

Первым выступил Колотубин. Его голос, хрипловатый и спокойный, получил благодаря резонансу мягкую окраску и тревожно рокотал под сводами мечети. Комиссар нарисовал без прикрас суровую обстановку, в которой приходится действовать отряду, и не обещал впереди особого облегчения. Он в то же время напомнил партийцам о их долге, о том, как сейчас тяжело приходится Советскому Туркестану, задыхающемуся в кольце врагов и ждущему ленинской помощи.

Один за другим выходили бойцы и заявляли о своей готовности идти за командиром.

Последним взял слово Джангильдинов. Он поблагодарил за доверие. Собрание приняло решение, которое уместилось в одной строке:

«Клянемся выполнить задание вождя».

Конный разъезд красноармейцев возвращался из разведки.

Взводный Круглов, прежде чем повернуть назад, в последний раз приставил к глазам полевой бинокль. Перед ним уже несколько дней на многие километры лежала пустыня, мертвая и огромная. Вдруг его внимание привлекла маленькая темная точка. Она была на самой линии горизонта, на границе желтого цвета песка и бледной бирюзы ясного неба. Темная точка то появлялась, то исчезала.

— Постой, ребята!

Красноармейцы остановили коней, насторожились.

— Матвеев, на-ка биноклю, посмотри. У тебя, охотника, зрение поострее. — Круглов протянул Цейс. — Видишь точку?

Матвеев приставил к глазам окуляры.

— Там две точки, товарищ командир. Потом добавил:

— Вроде люди… Вроде пешие…

— Люди? — усмехнулся красноармеец с круглым монгольским лицом. — Ты, Матвей, смешной человек! Какой тут люди? Кто в песках будет пешком бродить?

Круглов снова долго смотрел в бинокль. Горизонт был пуст. Немного погодя появилась темная точка. Потом она раздвоилась, превратилась в две точки. Через несколько минут точки слились, пропали. Точки двигались… Никакого сомнения — там люди!..

— За мной! — Круглов пришпорил коня.

Бойцы устремились за своим командиром. Они скакали напрямик, взбирались на песчаные бугры и мчались по крутым спускам. Вскоре уже невооруженным глазом было отчетливо видно, что бредут два человека. Они вконец выбились из сил. Сделав десяток-другой шагов, падали, потом вставали, помогая друг другу, снова шли и снова падали…

Когда красноармейцы подскакали к ним, неизвестные неподвижно лежали без сознания на склоне бархана. На них были старые, поношенные мохнатые пастушьи шапки, стеганые облезлые халаты, линялые гимнастерки и стертые, выгоревшие сапоги. У одного на ремне подсумок с патронами, а другой зажал в руке, как палку, винтовку. Видимо, об нее опирался при ходьбе.

На людей страшно было смотреть. Худые, изможденные, высохшие. На их заросших, бородатых лицах выделялись темными пятнами глазные впадины и вспухшие, потрескавшиеся губы.

Один из них был смуглый, широкоскулый, борода черная, смоляная. А другой, тоже сильно загорелый, с бровями и растительностью на обтянутых щеках цвета ржавой соломы. В нем сразу Круглов опознал европейца.