Лев Квин - В те дни

— А ты не будешь?

— И я…

В глазах отца — любовь и нежность.

— Постараюсь, папа.

Лицо отца принимает обычное угрюмое выражение. Голос его опять становится ворчливым.

— Мне время идти на завод. А ты возвращайся-ка домой, да поскорее. Чего доброго, ещё в гимназию опоздаешь.

— Желаю удачи, отец!

— Ладно, ладно… Всё будет хорошо.

Сутулая фигура отца исчезает в переулке.

Вот он какой, оказывается, мой старик!

…Дома мне дверь открывает мать. По её лицу вижу, что она встревожена.

— Что случилось, мама?

— Что случилось, что случилось! — передразнивает она меня. Закрыв дверь, мать быстро проходит в комнату и уже там продолжает разговор:

— Думаешь, я ничего за вами не замечаю? Я молчала, молчала. Всё думала: ведь не маленькие, знают на что идут, сами уберечься смогут. А теперь вижу, что придётся учить уму-разуму, как старого, так и малого… Подпольщики!.. На, смотри, что я нашла у отца в «Правилах уличного движения».

Она протягивает мне бумажку.

Да ведь это листовка! Так вот почему отец не расстаётся со своими «Правилами». Нехорошо всё-таки получается. Надо сказать, чтобы был осторожнее.

— А я-то причем? — говорю с непонимающим видом. — Уж не думаешь ли ты, что отец получил от меня эту бумажку?

— Ты? Нет, про тебя я ничего не говорю. — В словах матери сквозит явная насмешка. — Ты пай-мальчик. Кстати, иди, прибери у себя в комнате, потом поговорим.

Она поворачивается и выходит в кухню.

Нет, тут не всё в порядке. Она что-то знает про меня. Но ведь я так осторожен… Неужели кто-нибудь из друзей проговорился?

Вхожу в свою комнату и снимаю пальто. Взгляд случайно падает на стол.

Вот так штука!

За ночь краска просочилась через тонкую материю и впиталась в стол. На его полированной поверхности ярко блестят золотые слова:

«Да здравствует Советская Латвия!»

— Господин Кениг! Разрешите мне сегодня на час раньше уйти с работы. У меня домашние дела.

Вытирая ветошью замасленные руки, стою перед хозяином велосипедоремонтной мастерской Отто Кенигом, чудовищно толстым немцем с красным лицом и всегда потными руками.

— Домашний дел?..

Вот уже три месяца работаю в мастерской и все ещё никак не могу привыкнуть к пискливому тенорку хозяина. Когда он начинает говорить, невольно оглядываюсь по сторонам. Никак не верится, что у этого жирного дяди такой тоненький голосишко.

— Домашний дел? — переспрашивает хозяин, и его свиные глазки так и впиваются в моё лицо. — Какой может быть домашний дел во время работы…. Здесь не гимназиум…

Проглотив обиду, молча возвращаюсь на своё рабочее место и принимаюсь за велосипедное колесо. Не вышло!

Уже ровно четыре часа. Через час я должен быть на городском почтамте. Там будет ожидать Николай. Он должен передать мне первомайские плакаты.

Что же делать? Обращаться ещё раз к хозяину нет никакого смысла: ни за что не отпустит! Двенадцать латов, плату за мою месячную работу, он старается окупить в стократном размере. Вот кровопийца! Но что поделаешь! Кругом безработица, и бывшему гимназисту, пусть даже с аттестатом зрелости в кармане, не так-то просто найти хоть такое грошовое место. А работать надо, необходимо. На заводе у отца вновь снизили расценки. Теперь мать и вовсе не может свести концы с концами. А тут ещё, как на горе, домовладелица носится с планами ремонта дома за счёт жильцов…

Николай ждёт на почтамте. Как же быть?

— О чём задумался? — спрашивает меня Крауклис.

— Видишь ли, мне нужно уйти пораньше, а Кениг не пускает.

У Кенига сейчас только двое рабочих — я и Крауклис. Этот Крауклис хороший товарищ, хотя с виду и угрюмый. В первые дни совместной работы я тайком сунул листовку в его карман и, по правде сказать, опасался, что он поднимет шум. Но Крауклис промолчал. Через некоторое время подложил ему другую листовку — о событиях в Испании. На другой день он подходит ко мне и говорит:

— Ты, малец… того… осторожнее работай. А то вчера жена ко мне в пиджак за деньгами полезла, а там… Словом, ты лучше мне в руки давай, если что есть, а не рассовывай по карманам…

А когда я стал открещиваться, он махнул рукой:

— Да ладно уж… На вот пять латов, передай в фонд помощи республиканцам. Это я в нашем доме собрал, — пояснил он. — Мало, правда, да сам знаешь, худо живём…

Но сейчас Крауклис вряд ли чем-либо сможет мне помочь. Просить за меня ему нельзя: немец ждёт только повода, чтобы вышвырнуть его на улицу. А у Крауклиса больная жена и трое малышей.

— Тебе очень нужно уйти?

— Да, Крауклис, очень!

— Знаешь что, я поговорю с Кенигом. Скажу, что ты болен, что у тебя бабушка умирает или ещё что-нибудь такое. А?

Но это оказывается ненужным. Хозяин кличет меня:

— Озолс! Зайди ко мне.

Вхожу в его комнатушку, громко именуемую кабинетом.

— Я позволяю ходить домой, — торжественно заявляет он мне. — Можно. До свидания.

Его всегда потная ладонь слегка дотрагивается до моей руки. Это липкое прикосновение должно означать рукопожатие.

Что такое приключилось с хозяином? С чего бы такая доброта, да ещё после того, как он сам же категорически отказался меня отпустить…

Моё недоумение тотчас же рассеивается.

— Мы должны помогайт другу другу, так, Озолс? — сладко улыбаясь, заявляет хозяин. Взяв со стола большую тетрадь — книгу заказов, он подаёт её мне.

— Вот, вы окончиль гимназиум. Вы хорошо писайт. У меня очень плохий… мм… мм… хандшрифт… ээ… э… пошерк. Прошу вас переписайт чисто, аккуратно, красиво.

Растерянно перелистываю тетрадь. Да тут работы по крайней мере часов на шесть! Что он, очумел?

Но только собираюсь отказаться, как эта слоновая туша снова пищит:

— Вы сейчас ходить по домашний дел, а сегодня вечер, завтра вечер — писайт. В другой случай, я не могу отпускайт. Ведь ещё час до конец рабочий день. Целый час!

И он назидательно поднимает вверх указательный палец. Вымогатель! Настоящий вымогатель!

Придётся согласиться. У меня нет другого выхода. В пять часов я должен быть на почтамте во что бы то ни стало.

— Ладно, — бурчу, — завтра сделаю.

— Идите, Озолс, желаю успех у девушка, — довольно смеётся хозяин.

Стягиваю с себя грязный комбинезон, вымываю руки…

И вот я уже на улице. Мне повезло: трамвай только отошёл от остановки. Прыжок — и я в вагоне:

— Один до почтамта!..

В зале почтамта полно народа. Несколько раз внимательно осматриваю весь зал и, наконец, замечаю Николая. Он сидит за столом и, низко склонив голову, пишет письмо. Возле него стоит корзинка, обыкновенная плетёная корзинка. С такими домашние хозяйки ходят на базар.

За столом все места заняты. Нужно обождать, пока рядом с Николаем освободится стул.