Александр Демченко - Поднебесный гром

Лариса в растерянности оглянулась и увидела… портрет на стене, на том самом месте, где он висел раньше. Но ведь она точно помнит, что спрятала его в шкаф. Значит, Андрей успел-таки вернуть его на место!

— Уф! — будто сто пудов тяжести свалилось с ее плеч. Лариса в изнеможении опустилась на стул и закрыла лицо руками. Ей вдруг стало стыдно, так стыдно перед Андреем! Разыскал спрятанный ею тайком портрет, возвратил на место — и ни слова упрека. «Прости меня, Андрюша…»

Из кухни показался Андрей:

— Ну что же ты? Идем пить чай.

— Сейчас, сейчас… — А сама не могла подняться с места, ноги ослабли, и закружилась, затуманилась голова.

Андрей подошел и помог ей встать.

— Не волнуйся, все будет хорошо. Ты видишь, какая она добрая!

Потом они все вместе пили на кухне чай, заваренный необыкновенно пахучими травами, и раскрасневшаяся Ольга возбужденно рассказывала, как она собирала эти травы и один раз чуть не сорвалась со скалы в ущелье.

— Хорошо, что на мне был плащ. Зацепилась полой за корягу и повисла. А внизу река бурлит, так страшно сделалось. Спасибо, дедушка близко оказался. Снял меня со скалы и отшлепал.

— И правильно сделал!

Андрей, распаренный, размякший от третьей чашки горячего, обжигающего чая, счастливо улыбался, глядя то на дочь, то на Ларису. Ему было хорошо. Так хорошо, что слезы навертывались на глаза. Он даже не слушал, о чем они говорили потом, ему было достаточно слышать их голоса. А что будет дальше — стоит ли об этом загадывать? Вот они сидят, пьют чай, смеются, печалятся, самые родные, самые близкие на земле люди, и от этого, кажется, молодеет душа.

Андрей уже не помнил, когда ему было вот так же радостно, как сегодня, как сейчас. Может быть, поэтому и не хотелось говорить. И все же, допив чай, он произнес:

— Теперь уж, Олюшка, я никуда тебя не отпущу. Будешь жить дома.

Над широкой луговиной аэродромного поля, от которой серой холстиной под самый горизонт убегала бетонированная полоса, сияло васильково-синее, совсем не осеннее небо. Сегодня оно было такое чистое, неповторимо свежее, такое приветливое и манящее, что поневоле отрешишься от всего суетного, обыденного.

Андрей глядел в яркое небо и чуть улыбался краешками губ. В последнее время редко наплывала на него беспричинная радость. Собственно, не беспричинная. Полеты всегда доставляли ему удовольствие.

От самолета отъехал топливозаправщик, длинный, неуклюжий. Подошел тягач.

Пора собираться и Аргунову. Он спустился в гардеробную и густым басом прогремел с порога:

— Игнатьич, давай-ка мои доспехи!

— По какому профилю пойдешь, Андрей Николаевич?

— На потолок [8] Потолок — наибольшая высота, которую может набрать самолет. .

— Сей момент! — Игнатьич появился с высотным снаряжением в руках.

Андрей с трудом натягивал на себя тесный высотнокомпенсирующий костюм. Когда с этим делом было покончено, он присел на круглый вертящийся стульчик.

— Тяжко? — посочувствовал Игнатьич.

— Легче три полета сделать.

— Тоже мне скажешь… Полет — не прогулка.

— Это верно. Но с моей комплекцией — и в такой смирительной рубашке… Из-за одного только высотного костюма скоро на пенсию попросишься.

— Ну да, на пенсию! А кому же тогда работать?

Андрей надел на голову гермошлем, надвинул на глаза «забрало». К ноге он пристроил наколенный планшет, куда будет записывать показания приборов и свои замечания. На руки натянул черные компенсирующие перчатки — вот теперь готов. Перед выходом на поле он зашел к диспетчеру и расписался в полетном листе.

Задание обыденное, знакомое до мельчайших подробностей. Вруби форсаж — и за каких-нибудь десять минут машина доставит тебя на ту наибольшую высоту, которая называется потолком. Обычная работа заводских испытателей…

Еще издали, приближаясь неспешными шагами к ожидавшему его самолету, Андрей по привычке цепким, придирчивым взглядом окидывал машину, отмечая, что на ней нет ничего лишнего: матерчатый трап снят с крыла, красная заглушка тоже снята со входного сопла, все лючки закрыты.

Люди, завидев его, оживились и подобрались, как солдаты при подходе командира.

— Самолет к полету готов, — доложил механик.

— Спасибо, — поблагодарил Андрей и пожал механику руку.

Тысячи взлетов за плечами у Андрея, но — странное дело — каждый раз он чувствовал себя новичком.

Машина рванулась вперед, дрожа от избытка мощи. Секунда, другая, третья. Сейчас ее подхватят окрепшие крылья и понесут ввысь. Но что это? Истребитель вдруг словно споткнулся на одну ногу, и стремительно мчавшаяся навстречу бетонированная полоса заелозила из стороны в сторону, заскребла под днищем.

Андрей молниеносно убрал обороты турбины. Машина резко припала набок и, чертя крылом по бетону, стала быстро заворачиваться влево. Он до отказа дал правую педаль и изо всех сил зажал тормоз. И тут почувствовал, что самолет отрывается от земли, но не так, как обычно, а поднимая хвост и зарываясь носом. Догадка обожгла, заставила невольно вжаться в кресло. «Капотирую…»

Еще мгновение — и многотонная махина прихлопнет его, как маленькую букашку. И ничто уже не поможет ему — ни опыт, ни мастерство, ни сверхтитанические усилия…

В последний момент он подумал об Ольге…

Спустя минуту, оглушенный непривычной тишиной, расслабленный и отрешенный от всего, он сидел недвижимо, откинувшись к спинке сиденья, медленно приходя в себя. С ужасом он подумал о том, что могло произойти. Спасла его счастливая случайность: той доли секунды, когда он успел выключить двигатель, оказалось достаточно, чтобы предотвратить беду. Нет, самолет не перевернулся, он как бы завис в воздухе и, пропахав по земле носовым колесом и левой консолью, остановился.

Андрей сидел так несколько минут. Затем открыл фонарь и вылез из кабины. Машина лежала, припав на крыло, точно подбитая птица, и в ее неестественной позе, казалось, читался упрек: «Бросил меня, бросил…»

Сконфузившись, Андрей вернулся, обошел вокруг самолета, увидел оставшуюся на пропаханной земле изжеванную покрышку. Лицо его исказилось от ярости: «Бр-ракоделы!..» Он снова подошел к самолету и, как бы успокаивая его, погладил по горячему фюзеляжу:

— Ах ты бедолага.

Внутри фюзеляжа медленно остывал двигатель.

Странную слабость почувствовал Андрей. Хотелось одного — лечь и заснуть. Он опустился на землю рядом с самолетом. Хорошо было лежать, ощущая спиной твердую упругость земли, вдыхать горьковатый запах нагретой солнцем поблекшей травы, чувствовать, как сухая былинка щекочет щеку. Даже с закрытыми глазами он видел над собой синее небо. То небо, свидание с которым так внезапно оборвалось… Добро еще, что не навечно… Не навечно… Не навечно…